Сибирские огни, 1988, № 4

и он проникся сам отеетньым добрьнлл чувством навалу перемен, течению времен. Он долго шел сюда. Путь долог и тяжел. Но, вроде пройден путь!.. Он думал обо всем — как о чужом хотел, а ьнло как о своем. Вновь вспоминал, как был ураном подсечен. Как, выйдя из тайги, ударился со страху в большой загул. Как пил, как тяжко тратил все резервы и мечты. Как был вознагражден бесплодьем и тоской... А думалось, что е маху нельзя ни пить, ни жить, что белкой в колесе своей судьбы нельзя бежать до полусмерти, что жизнь — посильный труд... Снежок летел, летел — по-ангельски крылом по тенту шелестел, вздыхал, катился вниз. Он вспоминал тот год, когда очкастый был мальчишкой. Как в поход был взят то ль по звонку, то ль по иной причине. Как, рьяно копошась в земной таежной тверди, пускался в риск он сам. Как был прикрыт нм — тот, кто жил на ширмака и рос на дармовьцине, не зная обьцих бед, сомнений и забот... А думалось о том, что себялюбцев ждет двойная пустота; в душе и в мире. Что живут они в миру — как бы в большой пустыне, не любят никого, и их (за то!] никто. Что эгоисту жизнь законно не дает возможности страдать и думать — за других. Что бедность их души беднит и судьбы их. Что их жалеть — грешно... Снежок летел, шуршал — плотнел, рассвета ждал. А браконьер дышал со свистом, бормотал во сне и шлепал ртом, как будто пить просил... Канунников лежал, не шевелясь. Не спал; все думалось о том, что жизнь свою в руках не крепко сам держал. Что быть бы мог отцом той девушки в колоде, которая тоской по жизни извелась — ждала любви, ждала, а смерти дождалась. Что мальчику мог быть не дедом, так отцом. Что он н был... да нет!., ну, не отцом, а вроде — когда игрался с ним... И мука взорвалась предощущением поступка: вот он! вот — томления его развязка и исход! Вот смысл его путей по всем земным орбитам — по тропочкам судьбы, ураном перевитым! Вот жизни цель!.. И тут надвременная власть приподняла его. Наставила. Толкнула. Отцовство, пробудясь, в нем радостно вздохнуло. И встал он. И — пошел. Палатка потонула во мгле, там храп стоял. «Не трону; отомрет сам... И не в нем теперь, как говорится, депо»,— подумал, отходя. Поступок вел его, и распирало грудь: там жизни торжество — обратной сипы ход!— как колокол гудело. XV III Канунников спешил... И представлял, что вот минует перевал, к источнику придет. Дед встретит, жив-здоров. Он все, как есть, расскажет. Засомневается — он убедит, докажет, чтоб внука воспитать доверил бы — ем у!. Уж он-то бы отдал не день, не год тому, всю жизнь бы положил... Он взял ручьишко вброд и в кочках — на снегу — увидел вдруг... следы. Медведь прошел давно: подснежной вскпень воды понатекло туда, но — смерти знак беспалый был вдавлен а каждый след.., а