Сибирские огни, 1988, № 4

Слегка пригубив коньяку, Канунников всего, что жаждал глаз, отведал: «А как ты солонец нашел! Когда разведал!»— спросил. Того ничуть не удивил вопрос: «А сразу, как с него вы натаскали коз... Был первый снег. Сюда, припомни, мы с тобою пришли в засидку, в ночь_.» Канунников не помнил, но мысль, что сам сюда зорителя привел, расстроила его едва ли не до слез: охоту он любил, но не терпел забоя. А ю т опять вещал. И вновь стакан наполнил. И разговор потек, в минувшее повел — ветвиться стал. И вот дошло до откровений, до подноготных чувств: «Я в том сезоне понял, что не геолог я: ишачить — не по мне. В торговлю перешел. Там тоже я не гений, но как-никак — завмаг. Реформы ьюоизвел: улучшил кое-что, отладил — и своооден! И каждый год — сюда: на волю! В отпуск. В лес! Один на солонцах, а все мое — на пне.„ Свобода — это, брат, свобода жизни вне условностей... Усёк! Имею интерес к природе — и живу. Прости, что старомоден мой быт...»— он обвел рукой палатку, пень, припасы. И замолк, строгая мясо. День завечерел, увял. Стремительно темнело, Канунников глядел, как пасмур плыл окрест, как догорал костер, как этот живчик ест, ножом у губ кусок по-северному смело срезая, как в жиру тяжелое кольцо желтело на руке его, как то и дело стакан он доливал — пил и жевал мясцо, пофыркивая всласть... Оплывшее лицо. Зачесы на ушах. Очков холодный посверк. Улыбчивый оскал прокуренных зубов и мелкий хохоток до паузы и п о с л е ,- Канунникову все не нравилось, но он терпел. Чего-то ждал. Чего!— не знал, но слушал мутнеющую речь. «Канунников, ты — постник, а я вот мясоед. И бабник. Без бабов — как без ружья в тайгу... Вот был один сезон лет семь назад — я лося взял и кушал вот тут же... А она... пришла и села. Здесь! Тунгуска. Зашипит порою, как змея, а приобнял ее — и все: уже твоя. Я водки дал. Взяла. А после всем, что есть, одаривала... так! Весь отпуск пролетел. Затяжелела — я проколов не хотел, . на вычистку погнал... Озлилась и ушла. Ни слова не сказав, исчезла, как пришла. Я годик пропустил, потом другой... Детей я не терплю: своих или чужих — не надо!.. Потом ее искал. Пропала! Да была ль! А помнишь тот пожар! Ты тоже, прохиндей, девчонку подкадрил тогда... Мы были рады все за тебя. Ловкач! А только постник... Жаль! Однако, я дошел... Ну, баиньки пора...»— шагнул. Упал. Пополз. В палатку головой уткнулся, поискал, пофыркал, посопел,— что недобормотал, то вроде как допел,— утихомирился. Убитый, сам не свой, Канунников костер пошуровать не смел: по прошлому была тоска, как нож, остра, и душу жгла вина, как искра из костра, и сам себе помочь не мог и не умел. XV II Канунников не спал. Он слышал: снег пошел — по тенту заскользил с воздушным светлым хрустом,