Сибирские огни, 1988, № 4

риканец Франклин, итальянец Галилей, русский Иванов. «Отчаянные мечтатели! Сколько раз создавали они безумно смелые проекты путешествий по небесным прост­ ранствам». Воскресил и создал их символи­ ческие фигуры скромный калужский мечта­ тель, ученый, писатель Константин Эдуар­ дович Циолковский. Вот какими виделись ему «коллеги»: «Отличия их не были очень характерны: Ньютон был наиболее фило­ соф и глубокий мыслитель-флегматик, Франклин был с оттенком практичности и религиозности, Гельмгольц, сделал множест­ во открытий по физике, но был иногда до того рассеян, что забывал, где у него пра­ вая рука, и был скорее холерик. Галилей — восторженный астроном и страстный лю­ битель искусств, хотя в душе и презирал почему-то эту свою страсть к изящному; Л аплас был по преимуществу математик, а Иванов был большой фантазер, хотя и с огромными познаниями». Итак, последний — фантаст и ученый — предложил друзь­ ям проект космической ракеты. С этого и начинается увлекательная повесть Циолков­ ского «Вне земли». В ней живое повество­ вание перемежается с астрономическими лекциями, описываются субъективные чув­ ства ракетонавтов, выходящих в открытый космос, результаты физических и химиче­ ских опытов. Сегодня это не иллюстрация известного, но провидение, основанное на фантазии и знании. Не беда, что в «Грезах о земле и небе» не обрисованы литературные характеры во всей их психологической полноте, не пока­ заны пресловутые экстремальные ситуации, нет фабульности и динамической событий­ ности. Но зато в книге прослежена связь космических эпох — умозрительной и ося­ заемой, «фантастической» и «узнанной», есть вера в прогресс человечества. Вчита­ емся в эти по-настоящему пророческие строки; «Будет полный простор для разви­ тия как общественных, так и для индиви­ дуальных свойств человека, не вредящего людям. Картину душевного мира будущего человека, его обеспеченности, комфорта, по­ нимания вселенной, спокойной радости и уверенности в безоблачном и нескончаемом счастье — трудно себе представить». Но повесть Циолковского «Вне земли» содер­ жит и предостережение, которое — до того актуально!— звучит сегодня: «Над землей нужен надзор, как и прежде, даже еще бо­ лее строгий, иначе она обратится в ад». Эти опасения в более ясной и определен­ ной форме высказаны гениальным ученым в беседе с А. Л. Чижевским, которому он «доверил» и впервые изложил «Теорию кос­ мических эр»: «...Представьте себе, что мы бы вдруг научились вещество полностью пре­ вращать в энергию.' то есть воплотили бы преждевременную формулу Эйнштейна в действительность. Ну тогда — при челове­ ческой морали — пиши пропало, показали бы свою голубиную умонастроениость — камня на камне бы не осталось, мы как-то говорили с вами о конце света. Он близок, если не восторжествует ум!» Любопытно, что от этой «болезни» чело­ вечество предостерегал и другой гений, со в -' ременник К. Э. Циолковского — Велемир Хлебников. В его поэме «Журавль» есть стих-вопрос, обращенный к человечеству и являющийся подлинным «прорывом в буду­ щее», непостижимо точным футурологиче­ ским предостережением-провидением: «За­ чем же вещи мы балуем?», поистине предве­ щающий «нейтронный кошмар». Футуроло­ гическое чутье Хлебникова еще более ясно выражено в заключительных стихах поэмы; «Но однажды он поднялся и улетел вдаль. Больше его не видели». Хочется ввериться этому чутью, памятуя, что поэт корил человека словами: «Ты рас­ плескал безумно разум», как бы завещая собрать его, собрать себе во спасение. Человеческая сущность неистребима. Она в стремлении творца, ученого, зодчего пе­ ренестись через барьеры между бытийными и духовными стихиями. Таков пафос книги «Грезы о земле и небе». ...О Циолковском написано и сказано не­ мало. «Седой и застенчивый человек раз­ мышлял над планами полетов на Марс и Ве­ неру». Это сказал четверть века назад писатель, которого и звали-то почти так же, как Человека с планеты Земля. Угадали? Да, это Константин Паустовский. Читаю наудачу и другие строки: «В фантастике Циолковский так же безупречно точен, как и в технических статьях. Для него фантас­ тика — лишь иная, более доступная для неподготовленного читателя форма пропа­ ганды своих идей. Не уход, не отдых от ис­ тины, а лишь переодевание ее в более яркую одежду» (Я. Голованов. Этюды об ученых. М., 1983, с. 341). Откровенно гово­ ря, мне не очень нравятся слова «пропа­ ганда», «переодевание идей». Точнее и луч­ ше было бы говорить о синтезе научного и художественного познания вселенной, кос­ моса, онтологии. Об этом писал в 1932 го­ ду Циолковскому поэт Н. Заболоцкий; «Мне кажется, что искусство будущего так тес­ но сольется с наукой, что уже и теперь пришло для нас время узнать и полюбить лучших наших ученых. Такой синтез уже достигнут, и уже, несомненно, имеет смысл серьезно заняться проблемами космической эстетики и этики. В послесловии к «Грезам о земле и небе» писатель Юрий Медведев замечает, что главным положением косми­ ческой эстетики и этики Циолковского явля­ ется «тезис о том, что цель жизни и все деяния любого разумного существа должны служить прогрессу всего космического цело­ го, поскольку это ведет к устранению в кос­ мосе несовершенной жизни, зла и страда­ ния». Развитие эстетической практики и науч­ ной теории способно ошеломляюще удив­ лять, ибо в его ходе раскрываются неожи­ данные аспекты жизненного опыта. Из чего он складывается? Меня размышления над книгой Константина Эдуардовича Циолков­ ского привели к такому выводу: эстетиче­ ский, творческий опыт всегда содержит два слагаемых — Фантазию и Знание. В. ЛАРЦЕВ