Сибирские огни, 1988, № 4

Канунииков побрел на выстрельи. Тропа скользнула в падь, к ручью, и ловко поднырнула под россыпь валунов. Средь водяного гула он посвист различил. Шлепс!— выдра иль куниьга!— да не одна». Тюх! тюх!— за матерью вослед три малыьна, пиьца, по серой сголуба воде'скатились вниз. И ну волчком крутиться на глади омутка. Посвистывала мать, подсвистывали ей. Вода была ряба от суетни. Но был порядок в той возне: едва лишь только мать скрывалась в глубине, тотчас же хайрюзок выныривал на свет — подманкой для зверят... «Ишь, надо понимать, что учит ловле их!..»— подумал он и замер, чтоб не спугнуть. А там и вправду ьнел урок родительской любви: как дважды два — четыре, учили выживать в жестоком этом мире. Не воровать еду, а — добывать учили, учили быть собой. Нырок, еьце нырок — и вот уже малыш (как будто сдал экзамен] плывет, держа в зубах свой собственный трофей, трудом добытый... «Ишь, досталось увидать, как пестуют зверят. Кто: выдры иль куницы!.. Не зря, поди, сюда летел я из столицы, чтоб, наблюдая жизнь, острее пострадать сторонностью своей, бесплодностью своей... Так что же — я! Кого, чему я научил! Чего я все иьцу! На кой — мои исканья!..»— подумал невпопад. Нога скользнула с камня — зверей и след простыл. Ручей перескочил по валунам, тропой взошел на косогор. Палатка, таганок — меж лиственниц разлапых. Стол на пеньке. Кругом лежат рога сохатых. Костер. А от костра — тягучий, едкий запах паленого. «Привет, Канунииков! С тех пор, как увидал тебя, я ждал: придешь. Дай пять! Садись. Не обессудь: кормлюсь, чем бог послал... Что, не признал своих!»— из-за палатки встал нетрезвый человек. Очки нетвердо снял, осклабился, лицо перекосил в улыбке. Все верно: это — он. И никакой ошибки. И тот лихой сезон хоть продолжай опять. XV I Канунииков видал пиры, но этот был пир всем пирам: на пне свежайшей пилки — сохатого губа, печенка и язык лежали, чуть паря. Коньячные бутылки светились золотым нутром, а к ним впритык сверкала водка. Жир отваренный белел. На сковородке — кровь печеная, валил пар От нее. «Ишь ты, когда сварить успел!— Канунникова снедь взбесила.— Ишь, добыл и в одиночку жрет. И пьет. Подумать только, что так, поди, не год, не два...»,— оторопел, догадки устыдясь. А тот волок, совал в костер лосиных ног парные кости. Пел, шутил. И вспоминал: пожар и ветровал, маршруты и людей,— откуда помнил столько! Вот побелела кость в огне — рубнул навкось, свежепеченый мозг повыбил на доску: «Ну, дернем!— пригласил.— Ты как-никак мой гость, здесь все твое. Давай! За счастье, за тайгу. За молодость, за все потери и находки!»— он хохотнул.4« -в«рот стакан-столичной водки влил, как в жерло.