Сибирские огни, 1988, № 4

лом, «Люди бога забыли, ровно окаменели все»,— это народное изречение материали­ зуется в онах Бабки. Ей чудится окаменев­ шая фигура Надьки по прозвищу Дурка, «игла укола .ломается и гнется от мрамо­ ра, но сердце все еще бьется». Появляется Николай-Чудотворец в облике монтера Федора. Он прозванивает статую индика­ тором, подключает провода, но никакая современная техника не может оживить ка­ менное изваяние. Так происходит во сне. А наяву Бабка, на то она и получила прозвище «пещер­ ной», забыв все ссоры и распри, приходит на помощь соседям; еле передвигаясь, она, как может, отслуживает молебен, встает на пути, прямо перед колесом грузовика, ко­ торый собирется отогнать в гараж Шофер, так и не дождавшись выноса тела. Автор рисует картины кощунства, до ко­ торого способны дойти люди, забыв элемен­ тарные человеческие законы взаимопомощи. Дирекция, местный комитет, весь коллек­ тив школы, явившийся на юбилей своего коллеги, все эти образованные люди, под­ слушав под окном пен.ие старух по покой­ нику, г р о м к о х о х о ч у т : «Прямо ка­ кие-то пещерные старухи!— слышатся воз­ гласы.— А вы знаете, это даже интересно. Вы только послушайте! СлО'ва, мелодия...» Шофер, томясь ожиданием выноса тела, затаскивает осиротевшую Надьку-Дурку в кабину с недвусмысленными намерениями. Сосед дед Аитипка, строящий из себя г^роя войны, затевает драку с Бабкой из-за оборванной ветки сирени. В разгар всеО'бщей сумятицы раздается самодельная молитва Бабки, которая от имени усопшего возглашает: Ох вы, братья мои, сестры. Мы по духу все друзья. Приходите, братцы-сестры, Приходите до меня. Лежит тело без дыханья И не может говорить. Приходите, братцы-сестры. Мое тело хоронить. В итоге Бабка все же побеждает, покой­ ник похоронен, а возвратившиеся с похо­ рон односельчане, составляют протокол, где отмечают заслуги каждого в проведе­ нии важного мероприятия. Завершается комедия идиллической сце- ной. Бабка вновь в.идит сон. «В центре сцены мы видим огромную кровать, на ко­ торой лежат все участники нашей истории. Они, как в детстве, шалят, тузят друг друга подушками». Бабка всех успокаивает и по­ ет им умиротво.ряющу'Ю колы.бельную пе­ сенку. Все мы, люди равных возрастов и поко­ лений, различных склонностей и интересов, сотканы из достоинств и н.едо.статко.в. У каждого из нас свои дела и заботы, свои большие и маленькие беды и ого^рчения. Но будем же в главном человеколюбивы и взаимно уступчивы. Без этого нет Чело­ вечности. Так или примерно так мыслит ав­ тор и подводит «ас к этой мысли без лож ­ ной назидательности, з а с т а в л я е т нас самим сделать вывод из с и с т е м ы д е й - с т в о в а н и й . В комедии есть интересные, неоднознач­ ные и самобытные характеры. Прежде все­ го это Бабка, соединившая в себе черты со­ временности со стародавним прошлым, Ос­ тро-комедийными красками очерчен дед Антипка, регулярно слушающий радиопос- становки с тем, чтобы пересказывать раз­ ные героические истории, выдавая их за собственные ратные подвиги. Незамутнен­ ной чистотой и простодушием веет от об­ раза Нади-Дурки, по-своему обаятелен циник Шофер. Словом, в комедии есть ч т о играть. Есть характеры и есть конфликт. Впрочем, по части конфликта можно сде­ лать замечание, касающееся вкуса. Коме­ дий, строящихся вокруг смерти героя, в русской драматургии немало. Но всякий раз речь идет о м н и м о й с м е р т и («Смерть Тарелкина» Сухово-Кобылина, «Утиная охота» Вампилова). Но только в известной французской кинокомедии раз­ веселые сюжеты выстраивались вокруг на­ стоящего т р у п а . Я все ж е стороиник русской традиции. В центре другой, более ранней комедия Ю. Мирошниченко «Зверь-Машка» («Федя и Машка»), написанной в 1980 году, образ охотни 1 ка-«теорети 1 ка», этакого Тартарена из небольшого сибирского шахтерского посел­ ка. Человек этот, по авторскому определе­ нию, «спокойный, мечтательный, очень доб­ рый, желающий всем помочь и поэтому не всегда соотносящий свои намерения со своими возможностями». Фигура Феди — со­ бирательная, в какой-то мере типическая для нашего времени. Он много лежит на ди­ ване, мечтает, строит планы и вдруг его озаряет: кролики выгоднее, чем свиньи. Тот­ час решение готово, и Федя ждет от пары купленных кроликов бурного приплода. Единственное, чего не учел новоявленный кроликовод, что он приобрел двух... крольчих. Не задумываясь, Федя готов по­ мочь соседу, купить у него ненужный ни­ кому мотороллер. Нахваставшись о своих охотничьих успехах, Федя соглашается на отстрел соседской свиньи Машки. Снаря­ дившись в охотничьи доспехи, он отправля­ ется на первую в жизни охоту. До сих пор действие комедии развивалось легко, стремительно, в соответствии с прав­ дой жизни. Но начиная с момента «охоты» на Машку начинаются авторские потуги на драматургию абсурда, спор с теорией «нас­ тоящего гротеска» Станиславского. Чем дальше я читаю комедию, тем громче звучит во мне читательско-зрительское «не верю!» Не верю, что в поселке, где все всех знают досконально, соседи могли поручить отстрел Машки горе-охотнику, стрелявшему дичь только в мечтах. Не верю, что для то­ го, чтобы создать условия для меткого вы­ стрела, хозяину потребовалось закрыть Фе­ дю наедине с озверелым животным, да еще снаружи закрепить запор шкворнем. Невоз­ можно поверить и в то, что люди, собрав­ шиеся свежевать тушу, в нетерпеливом и тревожном ожидании исхода поединка мо­ гут «травить анекдоты» в течение (согласно сценической условности) примерно часа. Не верю я и всей последующей водевильной суете, когда от Феди находят всего лишь обрывок брюк (стянуть штаны с героя — это всегда смешно!), когда начинается де­ тективная история с расследованием «гибе­ ли» охотника и пр. Теряя читательско-зрительскую веру, ко­ медия утрачивает прекрасную т р а г и к о ­ м и ч е с к у ю идею — ч е л о в е к а з а б ы ­ л и !