Сибирские огни, 1988, № 4

Б-бух! — выстрел... «Ишь, бандит! • сейчас на солонцы выходит молодняк...» — Канунникова вновь былое облегло, и чувство жизни вновь подмыло, повлекло туда, где не бывал почти что двадцать лет, где зверя добывал, как всякий сибиряк, где познавал он вкус таежных передряг, где труд и риск — всерьез... «Идешь!» — напомнил дед. XIII Канунников спешил: тревожное наитьс опять звало его, толкало к солонцам. Тропа из пади в ладь вилась неровной нитью — доверивши ногам тропу, шагал, а сам события трех дней прокручивал. ...Чинили они вдвоем помост, что по столбам подгнил: тогда его старик со страху уронил, а нынче, сам — один, с земли колоду гроба схватился подымать — да и осел под ней. Так и не встал. Прося, чтоб тут же схоронили — В колоде на столбах, а не в сырой могиле, чтоб Средний Мир ему оттуда был видней,— лежал старик пластом. Канунников, как смог, привел в порядок все. А новую хворобу родник не исцелил... Бранясь, что глупо слег, старик твердил одно: уйдет под первый снег... Канунникову днем и ночью приходилось сидеть при старике: ни фельдшер не помог, ни порошки, ни чай... Старик все говорил, что не успел сказать за свой народ и век: «Лесные люди мы... Откуда мы !— не знаем... В стране Сивир наш род! Или в стране Кидань! Кровавый хан Чингиз нас многажды зорил — брал воинов, и дев, и меховую дань. Стеснил на север нас... Негусто населяем мы средний мир земной. А раньше тут водилось зверей — без счету, рыб — так вовсе без числа. Молились мы богам, но их догляд и милость оставили тайгу.„ Народ — как челозек: то будущим живет, то прошлым. Нам была судьба — не за мечтой стремиться к небесам, а жаться, как зверью, к своим родным лесам, к обычаям... А вот моя, однако, дочь... Мальчонку принесла. Ждала отца. Любила! Ушла наверх — тоска по прошлому сгубила: наверно; нам судьбу непросто превозмочь! Однако, спать!..» «Чудно!— Канунников сравнил,— я прошлому вослед приехал, а живу несбывшимся: все жду, что — вот оно!— начнется... Жмусь к лесу! Верно, жмусь: хочу, чтоб охранил от гибели — и вновь живым вернул в Москву... Вернул! А с чем вернул!..» Далёко виден был простор тайги с горы: Великий Средний Мир, что стольких нарожал, взрастил, вспоил-вскормил, где жизнь как повелась, так до сих пор ведется,— всё будущим живет. Он на ходу опять события трех дней принялся вспоминать: как приоткрыл он гроб под страхом, что столкнется с той смугло-золотой, со всадницею той — хоть смерть меняет лик, хоть свет велик, но все же... В покрове меховом, что облысел до кожи, в обхвате трех ремней, смолою залитой; угадывался там и остов. Кабарожьи клыки на ремешке — навешаны на грудь.