Сибирские огни, 1988, № 4

Спускалась вниз тропа. С осинок лист летел. Канунников ьнагал, на мальчика глядел — как тот скакал пред ним. Как вихорок светлел на круглой голове. Как чистый пот блестел на шее. Как в кустах мелькала рубашонка приветливым пятном... «Ишь, обласкал ребенка — и то! Поди, не зря в такую даль летел», — не поспевал за ним, язвил, бодря себя. Двугорбый косогор взял, тяжело сопя, — и увидал, как в дол из голубых высот прицельною дугой нисходит вертолет. «С чего бы это он!..» «А! бамовцы летят, — ответил мальчуган. — Ведь это их курорт: всё строили — они...» Коттеджей бодрый ряд в распадке разглядев, Канунников представил ту девственную глушь, какую он оставил здесь двадцать лет назад: «Ишь, набежал народ на те места, где ты — рыл землю, глупый крот. Он все, что ты нарыл, служить себе поставил...» IX Канунников знавал курортников, но это был вялый, тихий люд: он быстро по домам поразобрался и позатаился там, хотя вокруг цвело и пело бабье пето — звало в свое тепло... «Ишь, вездесуьций БАМ: еьце не отгремел, уже — по докторам...» — ворчал он на ходу. А возле вертолета варился скорый чай. И важных два пилота да фельдшер, да старик, да с ним очкастый тип сидели у костра на новеньком брезенте: им фельдшер сообщал серьезнейшее что-то. Канунников подсел, рассказец ухватив с полсмысла. «...Доктор свой радикулит в два счета водичкой излечил. Но стал худеть, лысеть. Все зубы потерял, с лица меняться стал. Суставами распух — порой ни встать, ни сесть. Когда ж о роднике он в областной газете порасписал, сюда наехало народа! Исследовали всё: песок и краснотал, траву и сосняки. В воде загадки есть — разгаданы не все...» Канунников представил, как по весне родник из-за подпора вод а хребтах меняет путь — и по руде идет: обогащенная струя наружу бьет, чтоб куст по-над водой листву пышней кудрявил: смерть! жизнь!.. «...А доктор-то, поняв, что вот помрет, пообсадил родник монгольским желтым дубом. «Поднимется, — твердил, — дубравушка в свой срок, все ж будет здесь, в тайге, российский уголок»... Да! был велик душой, хоть ростиком не вышел. Он зябнул даже в зной, а ведь с моим тулупом не расставался...» «Ишь, все признаки! Не врет! Но знает только тот, кто помирал да выжил, что жизнью движет — смерть», — Канунников припомнил, как в первый раз он рот живой водой наполнил, и как его мертвил, толкая в жизнь, глоток. Как долго страхом жил! Страх деятельным был — он рос из живота предчувствием распада, и, чтобы подавить его, всего-то надо — не думать. Ни о чем!.. Отринул. Позабыл. Беспамятству был рад, хотя душа не рада. Вот все, что смог... А что — еще бы сделать мог! А мог бы что — - еще!