Сибирские огни, 1988, № 3

Руки бы им поотбивать!.. Это же надругательство!.. Мать снова заплакала, Борис занервничал. Физрук отломил прутик, измерил им ширину ямы поверху, спрыгнул на дно. — Киньте сюда лопату...— попросил он. Он срезал с правой стенки почти незаметный выступ, выкинул зем ­ лю, потом подал лопату и выбрался сам... Гроб все же снова заело. Тогда физрук, встав на колени, уперся в крышку ладонями, надавил — и гроб прошел. Все стали брать горстями глину, разминать ее и кидать в могилу. Первой это сделала мать — так вроде бы полагалось — потом Борис... Взявшаяся откуда-то старушка разрезала полотенца, на которых опускали гроб, и с каким-то приговором совала каждому. Борис расслы­ шал только «...раба божьего... на веки вечные...» Оркестранты перестали играть и ушли в автобус. Земля смерзлась. Ее, оказалось, копальщик оттаивал, отогревал перед тем, как рыть могилу,— и теперь она стала просто монолитом. Хо­ рошо еще, что у шофера автобуса нашелся ломик... Борис тоже принял­ ся псжогать, но его снова отстранили; не полагалось... Приехало такси с водкой. Но закуски какой-нибудь сотрудница взять не догадалась — покатила сюда прямо из магазина. Оркестранты разливали водку по стаканам, выпивали, морщились, крякали, вытирая губы рукавами пальто,— и Бориса даже передергивало от этого... Могила получилась неряшливая, в комьях. Но ничего сейчас сде­ лать бьтло нельзя — прикрыли только массивным памятником. — Нормально,— сказал физрук.— По весне поправите: она так и так осядет... Заметно темнело, из кладбищенских кустов густо надвинулся сизый морозный туман. Борис предложил всем выпить, но самому ему это было противно, предлагал он, наверное, нерешительно — и никто его не поддержал. Мать подошла к могиле, наклонилась к ней, постояла, и, не позвав Бориса, сама пошла к автобусу. Она, чувствовалось, снова обиделась на него. «Опять я, должно быть, сделал что-нибудь не так...» — мучился дорогой домой Борис... Лена на кладбище не ездила. Она с сотрудницами готовила стол. Натащили от соседей стульев, разной посуды. — Сядут одни... выпьют, помянут.,.— объяснила она Борису.— По­ том другой заход... Но гостей оказалось не так уж много. Мать это расстроило. Там, в их городе, отца знал чуть ли не каждый, и сегодня бы со всех концов пришли к ним... Она хотела что-то сказать об отце, встала, но вдруг расплакалась, задрожала вся. Водка расплескалась по столу... — Царство ему небесное,— бодро сказала за нее Алексеевна. Борис потянулся к Алексеевне с рюмкой, но та его остановила: на поминках не чокаются. И вилок не полагалось. — От вилок ему больно будет...— подсказала Алексеевна. Лена за стол не садилась. Она стояла у комнатной двери и следила, все ли у каждого есть. Борис выпил — и почувствовал свинцовую усталость. Лена поняла его состояние, подошла. — Ты бы лег,— сказала она вполголоса.— На тебе ведь нет лица... А я тут сама теперь... Он поднялся, обнял мать, прижался лбом к ее горячей щеке. Мать была больна. — Тебе бы в постель, а? — попросил он. Она покорно покивала, встала. Он увел ее в спальню и уложил на кровать, прикрыв пледом. Сам он прилег тут же, на кровать отца,— хотел только чуть-чуть отдохнуть — и незаметно уснул. Пробудился уже ночью, в тишине, от страшной мысли: отцу забыли развязать руки и ноги. Вернее, даже дак: