Сибирские огни, 1988, № 3

шие. Лена попыталась ножом разрезать один, но ничего не лось. — Оставь,— сказал он,— Отдыхай. К утру оттает... „то- Но Лена надела шапку, мамину вязаную кофту, взял Д ла топорик и, завернув мясо в газету, направилась к двери. — Я порублю его... потом...— попробовал остановить ее р Вот немного отдышусь... — Отдышись,— ответила Лена,— Я справлюсь... Тогда он отобрал у нее мясо и топорик и спустился на улицу, ся звенело от ударов, как железное, и мелкие кусочки отлетали во все стороны. У подъезда лампочки не было — светили только окна, и Борис сумел собрать едва ли половину кусочков. Этого мяса Лене показалось мало, и она попросила разрубить Щ один кусок, потом еще. «Она же делает это ради меня... ради моего отца...» казалось, из последних сил тюкал Борис по неподатливым позвонкам и ре - рам... Матери вроде бы стало лучше. Она поднялась, умылась в ванной, зашла на кухню и, кивнув Лене, снова решительно заявила Борису, что надо ехать в морг за отцом. — Мама... но его ведь еще не вскрывали...— начал было объяснять. Борис.— Понимаешь, мама? — А его и не надо вскрывать!..— она останавливалась взглядом на красных разрубленных кусках мяса, лежащих на столе, и, подрожав губами, упрямо повторяла: — Не надо, не надо... Борис отгораживал стол от нее. — И все равно, наверное, нельзя... — Можно, если захотеть! — распалялась она.— Д а ты понимаешь или нет, что значит не провести эту последнюю ночь с ним, с кем столько прожито?! Посидеть, вспомнить нашу жизнь, о себе подумать... — Ну даже если все будет хорошо...— холодел он от мысли, что придется, вероятно, снова ехать в морг,— если все будет хорошо, то как мы занесем его сюда, на седьмой этаж? — Занесем! — отметала мать его доводы.— Людей не найдем сами управимся. Трое же, небось... Она посмотрела на Лену, но Лена с сомнением качнула головой. — Господи, до чего же вы все черствые! — запричитала мать.— Черствые и бездушные! Как можно так жить? А он ведь, Лена, тебя любил, всегда заступался за тебя... А ты вот так легко... — Александра Прокофьевна, послушайте!..— поджала губы Лена, ей, видно, трудно было сдерживаться: столько моталась с утра — и вот...— Александра Прокофьевна,— все же мягче продолжила она. — О чем вы говорите? Разве об этом речь? Просто никто не заносит сейчас... по нашим-то подъездам... Но мать уже ничего не слышала. — Боже мой, боже мой! Дожились, докатились... Д а когда же еще вспомнить, откуда мы, кто мы и что нас ждет... Люди мы, в конце концов, или не люди, железяки какие-нибудь, а? Мать собрала отцову одежду в белую простыню, оделась. Борис тоже стал одеваться. Он просто валился с ног, но удержать мать было невозможно. Лена посоветовала сунуть узел с бельем в портфель. — Так будет приличнее,— сказала она. Мать с вызовом взглянула на нее и, точно готовая отбиваться, судорожно прижала узел к груди... Троллейбусы уже ходили редко. К ночи усилился мороз — осел на землю плотной леденящей пеленой. Бориса трясло — не то от нервного напряжения, не то от холода. «Еще откажутся завтра по такому морозу копать могилу!» — внезапно промелькнула у него мысль.