Сибирские огни, 1988, № 3

Книжный ли йоэт Пастернак? Поздний' — безусловно не книжный. Но и в ран­ нем Пастернаке столько яркости, чувства, видения мира (вопреки мнению многих я считаю термин «видение» в высшей степени удачным), свежести. Наблюдаем то самое, что В. М. Инбер назвала когда-то «неутомленным глазом», все это в высшей степени живо и в существе своем вовсе не книжно. Однако существовало и другое мнение. Я, например, беседовал с одним не то историком, не то археологом. Нет, не хвалите Пастернака. Это — не то. Там географию надо знать. — Какую географию? Ну, Анды там всякие, Кордельеры. Я вспомнил. Действительно, у Пастернака в «Сестре моей жизни» были строки: «Он таянье Андов вольет в поцелуй». Книжность у больших поэтов преодолевается — у Мандельштама, Цветаевой тем, что для обоих поэзия была судьбой, и это ярко выражено в каждом сти­ хотворении. А у Пастернака сквозь, якобы, книжность было всегда такое яркое, такое свежее восприятие мира, какого не было ни у одного русского поэта, кроме, может быть. Блока (который нами до сих пор не оценен как следует). О книжности и ПРОЧЕМ Книжность не следует смешивать с энциклопедичностью знаний, со стремлени­ ем «быть с веком наравне». Пушкин — книжный поэт или нет? А ведь у него бесчисленное количество образов, имен, в стихах из мифологии, из самых традиционнейших оригиналов. По сравнению с Некрасовым Пушкин кажется книжным поэтом. А он только богаче, шире, ярче Некрасова. Обязательно ли поэту знать (не только чувствовать) природу, быть ботанически гра.мотным, чтобы не называть травой разнообразные цветы (растений с тонким зеленым стеблем миллионы)? Будущее поэзии — это точность, детальность. Космос поэзии — это ее точность, подробность. Этот космос безграничен. Если для прозы будущее мне кажется литературой знающих людей — типа Экзюпери, который открыл нам воздух, то будущее поэзии — все точности. За деревьями должен видеться не лес, а голубая кожица ольхи. Каждое растение должно быть названо по имени. Тут дело не в ботаническом знании, осушающем стихи. Я хорошо, мне кажется, чувствую природу, но я ботанически неграмотный че­ ловек. Хорошо чувствовать природу — это значит ее очеловечивать. Я не знаю расте­ ний. И Пастернак их не знал. Но старался узнать. Отличный орешник в его сти­ хах — убедительный пример. Игорь Северянин — принципиальный горожанин — и знать не хотел о траве, и о деревьях. Д аж е такая общая форма вызывала у него раздражение. Шофер у Северянина едет «сквозь природу».