Сибирские огни, 1988, № 3

Когда, наметив лишь размер и ритм, отдаешься на волю материала и следишь лишь за явными смысловыми нелепицами, которые могут попасть в стиховой поток при этом способе. Этот способ я применял в молодости, Он требует крепкого здоровья, полного отключения в мир слов, контролируемого лишь приблизительно, главным образом звуковыми вехами. Может быть и реальный факт началом, толчком, запевом, а потом — свободная отдача потоку впечатлений, со стремлением зарифмовать мир. На этом пути тоже бывает немало находок. Я думаю, что первые сборники Пастернака «Близ­ нец в тучах» и «Поверх барьеров» и даж е «Сестра моя жизнь» — имеют следы такого именно способа писания стихов. Суть этого способа вовсе не в «модернизме» и не в «зауми» (ибо все лишнее от­ сеется при контроле, при переписке) и даж е не в изрядном количестве маленьких на­ ходок, новинок, которые при работе над каждым стихотворением получаются. Суть тут в доверии к самому себе. Если поэт — прибор, с помощью которого природа расска­ зывает о самой себе, если рифма — поисковый инструмент, то весь рабочий процесс поэта — поставлен на службу природе на «свободном ходу». Если прибор хорош — ошибок в стихах не будет. И более того. Я стал себя считать поэтом тогда, когда убедился, что не могу в стихах фальшивить, не могу написать ни одного стихотворения, как «мастер». Стихов вовсе не получалось. И именно потому, что в этих случаях стихов не получалось, я и поверил в себя, как в поэта. Сбереженное внутри пряталось и в стихи не выходило. Меня часто спрашивают: «Есть ли у вас стихи о Сталине? У меня нет стихов о Сталине. В Университете меня (после чтения стихов «Из колымских тетрадей») спрашивали это. Я отвечал: Многое из того, что я сейчас читал — это и есть стихи о Сталине. Я стал доверять себе. У меня есть стихи о возвращении, в которых задолго, года за два до размолвки с женой — я угадал эту размолвку. Просто иначе не выходило в стихах, надо было переламывать себя, фальшивить, лгать. И я написал так, как писалось. Ни о какой размолвке я тогда не думал — размолвка обнаружилась года через два, но я сейчас перечитываю написанное в те годы и вижу, что все угадано и предсказано в стихах. В стихах нет ничего случайного, нет ничего выдуманного. Стихи это судьба, а не ремесло. Не желаю считать себя мастером. Я хочу считать себя поэтом, единственным русским поэтом, показавшим душу человека на лагерном Крайнем Севере — вот единственная моя претензия. Разумеется никаких тайн искусства Дальний Север мне не открыл. Мои стихи на­ писаны человеком, проведшим семнадцать лет в лагере и ссылке — из них более де­ сяти лет на тяжелой физической работе. Мои стихи — пример душевного сопротивле­ ния, которое оказано растлевающей силе лагерей. О СЛОВАХ «ТВОРЧЕСТВО», «ГЕНИИ», «ЦИКЛ» И О Т. Н. «КНИЖНОСТИ». ЗАКОН «ВСЕ ИЛИ НИЧЕГО» в словаре литературной Москвы за время моего остутствия появилось немало новых слов, которые раньше, в 20-е годы, применялись с большой оглядкой. Я не люблю слова «творчество». Мне кажется, что его можно применить лишь в отношении работы великих поэтов, да и то не ко всем их произведениям. В «Знамени» я безуспешно боролся, чтобы назвать цикл стихов «Работа и судьба», а не «Творчество», как настойчиво предлагала редакция. Я робею перед этим словом. В двадцатые годы с этим термином обращались осторожнее. Я ведь вырос в двадцатые годы. Тогда еще это слово не было ходовым словом газетчиков, применяемым к чему угодно и к кому угодно. Газета «Советский спорт» пестрит выражениями: автор гола, творец гола, создатель голевой ситуации.