Сибирские огни, 1988, № 3

цы — «татары-кузнецы», давшие название крепости Кузнецку. Не впервые, конечно, нам встречается желание сместить центр истории на восток, найти наших предков и родственников в сизой дымке тысячелетий, И как отнестись здесь к романным преувеличениям, не от­ делимым от здравых и надежных гипотез? Найдутся у Чивилихина и великие пред­ шественники в этом начинании. Еще в двадцатые годы Николай Рерих, путешествуя по Центральной Азии, отме­ тил поразительное сходство некоторых аборигенов с народностями западной Европы. Заинтриговали его менгиры — памятники культуры от Алтая до Тибета: «Значение этих изображений загадочно, но особенно интересно, что форма их совер­ шенно совпадает с формою бронзовых ме­ чей и кинжалов минусинского сибирского типа, так характерных для первых вели­ ких переселений» («Сердце Азии»). Отно­ сительно принадлежности некоторых куль­ турных завоеваний хорошо изученному на­ роду вообще остается много гадательного. Вот, например, Рерих спрашивает себя: «Среди этих непонятных племен упомина­ ется одно под именем курумчинские куз­ нецы... Не имеет ли в виду народная па­ мять авторов металлических поделок, ко­ торыми известны древности Минусинска и Урала'*» Здесь явно имеется в виду то же самое племя, о котором рассуждает к Чи­ вилихин. Рерих считал что противоположность кочевых и оседлых культур в далеком прошлом малосущественна. Кочевье в соб­ ственном смысле слова возникло с нача­ лом века бронзы, с приручением лошади, стало быть, не такое уж оно и древнее. Различие леса и степи как полярных ти­ пов культуры, по мнению Рериха, не из­ начально. Влияние культур идет попере­ менно, и мудрость «дремотного» Востока не менее глубока, чем толщь книжного знания Запада. Кто же так страстно вживался в детство общечеловеческой культуры, если не Нико­ лай Рерих’ Это о нем ведь, о великом сы­ не России, сказал Л Леонов: «Он для ме­ ня как бы полное сладостных и пророче­ ских видений окно детства собственно моего и — моего народа. И всегда были близки мне его мысли о свободном от зла и непогоды, светлом и чистом человече­ стве,— но еще ближе его страх утерять некое вечное сокровище, которое мы посте­ пенно, незаметно и запросто разучиваемся ценить». Как же получилось, что пафос Чивили­ хина, изначально пошедшего по следам Леонова (его первый очерк напечатан в год выхода в свет «Русского леса»), не совпал с пафосом Рериха? Пока оставим этот вопрос без ответа: посмотрим, куда выводит сюжет «лес и цивилизация». Не каждый историк возьмет­ ся высказываться по этому вопросу, труд­ но здесь свести концы с концами. Связь русского национального характера с ле­ сом понятна, но как уйти от вопроса об ответственности лесного народа за опусто­ шение земли? Выступая защитником леса, В. Чивилихин в то же время славил лес­ ные цивилизации — истребителей леса. Ведь наши теперешние поля раскинулись на местах, где не так уж давно шумели леса. По Рериху же, раз уж мы о нем загово­ рили, города несут природе зло, и задача будущего — «заменить механическую ци­ вилизацию культурой духа». Он полагал, что в прошлом славяне — полукочевые охотники и скотоводы — бытом своим принципиально не отличались от восточ­ ных народов, ставших «классическими» кочевниками. А проезжая по Центральной Монголии, он с горечью отметил убыль традиционного уклада и начавшийся ущерб природы: «С общечеловеческой точ­ ки зрения было бы особенно жаль, если бы какие-то новые силы вошли и начали бы здесь применять лишь мертвые условия механической цивилизации... Придать свой характер тому, что его утратило, уж е не­ возможно. А между тем что же, как не своеобразие и характерность ценно всегда и во всем?» Город стирает разностиль- ность жизни, разнокачественность культур. Да, цивилизация унесла в небытие нево­ площенные задатки, нереализованные д а ­ рования многочисленных малых народно­ стей. Д аж е более того — само разнооб­ разие жизни исчезает. Опаснее всего, ко­ нечно, что процесс упрощения коснулся жизни, природы, а не только культуры. Она-то восстановима, это дело наживное в конце концов. Но под угрозу ставится сама способность жизни к саморегулиро­ ванию. упрощается вся биосфера Земли, и результаты этого процесса непредсказуе» мы. Число людей на Земле растет, а вот чи­ сло народностей и национально самобыт­ ных культур быстро сокращается. Многие даж е принимают это за свидетельство про­ гресса: жизнь, мол. везде стала современ­ нее. Сколько же народностей исчезло на исторической памяти человечества?! В благоприятных или, напротив, катастрофи­ ческих обстоятельствах они могли оказать­ ся резервом, стратегическим запасом че­ ловечества. Не только в отношении гено­ фонда, но в смысле культурных навыков, приспособленности к природе. Очень раз­ личный потенциал имеют разные народно­ сти в решении судьбоносной проблемы «че­ ловек и природа», мы же сбрасываем этот опыт с баланса истории как малосущест­ венный. А ну как, в роковую годину Земли он-то и оказался бы спасительным? В большей части своих рассуждений Владимир Чивилихин остается «природо- центристом» — пока речь не заходит о цивилизации, о современной городской культуре в целом. Культуру народности он отсчитывает от природы, отсюда и разно­ образие опыта человечества: «Любой на­ род, где бы он ни жил и каким бы мало­ численным ни был, представляет собою стремительно возрастающую с годами и веками ценность — он несет в будущее земной истории неповторимую свою куль­ туру, язык, предания старины, обычай, ремесла». Но, может быть, автор переоценивает роль едва заметных народностей? А их в Сибири было много больше, чем теперь. Может быть, таков суровый закон жиз­ ни — история отбирает наиболее жизне­ стойкие племена? И тогда нелогично про­ клинать монголов или хуннов, устроивших погром народов? Нет, прозаик убеждает в