Сибирские огни, 1988, № 3

страшными, иногда гибелью самой нации, государства. История, как и война, состра­ дания не знает, и дерзко несправедлив под­ текст вашей работы представить Петра Ве­ ликого чуть ли не преступником, жестоким дилетантом». Думается, нет даж е смысла доказывать, какой пресной догматикой, какой рутин­ ной затхлостью разит от этих высокоученых рассуждений... И чем больше слышим мы подобного рода «глубокомыслии», тем все яснее становится, почему именно гумани­ тарные науки превратились в самое застой­ ное болото, почему и поныне с самых высо­ ких трибун говорят о серьезном отстава­ нии этой важнейшей, общественно необхо­ димой отрасли знаний. Ларчик тут откры­ вался очень просто, в особенности если сравнить положение ученых-естественников с положением ученых-гуманитариев в «те времена». Как мы видели из романа «Бе­ лые одежды», Лысенко и его прихлебате­ лям жилось очень даж е недурно: награды, должности, степени и, соответственно, ма­ териальные блага сыпались на них, как из рога изобилия. Однако все это отпускалось им «в кредит» — как плата за щедрые по­ сулы, данные правительству. Лысенковцы прекрасно знали, что от них, представите­ лей прикладной науки, все равно рано или поздно потребуют реальных, практических результатов, и если таковых не окажется — жестокой кары им не миновать. (Вспом­ ним еще раз, как рыскал Рядно, чтобы за ­ владеть открытиями своих врагов.) Гуманитарии же, являясь в сущности та­ кими ж е нахлебниками и демагогами, чувст­ вовали себя куда увереннее и жили куда спокойнее. Ибо над ними не висел дамок­ лов меч конкретных обязательств перед правительством, их науки никак не влияли ни на урожайность полей, ни на продук­ тивность животноводства. Посему их бла­ гополучие зависело от одного — ни на йоту не отступать в своих трудах и исследова­ ниях от официальных догм, бдительно сле­ дить за тем, чтобы никто не дерзнул посяг­ нуть на эти «незыблемые» положения и концепции. А если, паче чаяния, такой смельчак вдруг объявится,— в.сыпать, вле­ пить ему, чтобы у него пропала всякая охота своевольничать. Именно в такую жестокую переделку и попадает Сергей Никонов, по простоте сво­ ей не знавший, даж е не подозревавший обо всех этих тайнах ученого «двора». И уж тем более не мог предполагать он, что его «дерзкая» диссертация таит в себе серьез­ ную угрозу личному благополучию его на­ ставников. Но те-то быстро сообразили, что к чему, поняли, сколько шуму может наделать этот с виду наивный, простодуш­ ный, но упрямый, несговорчивый соиска­ тель, допусти его к публичной защите. И чтобы этого не произшло, факультет­ ское начальство решает провести предва­ рительное обсуждение работы Сергея Ни­ конова на кафедре. Глава, описывающая это жестокое, позорное судилище, учинен­ ное над Сергеем и его злополучной диссер­ тацией, пожалуй, одна из самых сильных и впечатляющих в романе; писателю уда­ лось здесь и показать воочию всю подлую, гнусную подоплеку подобного рода «меро­ приятий», и сорвать маски со «жрецов нау­ ки», изобличить подлинную их сущность. Д а ­ бы создать видимость, будто суд над «за­ блудившимся» молодым ученым вершится от имени масс, устроители, эти доморощен­ ные маккиавелли от науки, предоставляют вначале слово другим аспирантам. Расчет здесь настолько ж е прост, насколько поДл ' и бесчестен, ибо все эти заранее подготов­ ленные «ораторы», дружно уличающие Ни­ конова в антинаучности, целиком и пол­ ностью зависят от своих мэтров, играют по сути роль марионеток. Д аж е приятели Сер­ ге я— Евгений Воробьев и Александр Аксе­ нов, говорившие накануне добрые, лестные слова о его работе, и те разом обращаются в послушных холопов, присоединяют свои голоса к общему хору. Только у одной из присутствующих — Наташи Косых — хва­ тает смелости прямо заявить, насколько позорной, отвратительной выглядит эта ин­ сценировка, заранее спланированная рас­ права; Мы приглашены на роль массовки, мы — хор, одобрительный голос народа... Я вдруг подумала, что тут, в этой комнате было бы сейчас, предоставь Сергей Нико­ нов не «клевету и поклеп», а рядовую бла­ гополучную серятину, наподобие моей кан­ дидатской? О, как нам стало бы всем уют­ но, комфортно, распрекрасно!» Но это честное, откровенное заявление звучит, разумеется, гласом вопиющего в пустыне. Оно разве что еще больше под­ черкивает все ханжество мэтров, когда те «подводят итоги», когда Сергею милости­ во предлагают сменить тему и написать но­ вую диссертацию... Однако у Сергея хвата­ ет мужества не только отказаться от этой подачки, но вообще уйти из университета, бросить науку. Потому что быть приспособ­ ленцем в науке, «влезть» в нее любой цс: ной, подобно Татьяне Исаевне или Викто­ ру Николаевичу, он не может, а занимать­ ся наукой по-настоящему, творчески, сво­ бодно мысля и дерзая, не имеет возмож ­ ности. Ситуация, как видим, тупиковая, чуть ли не безысходная, однако не будем забывать: все описанное В. Сапожниковым в первых главах его романа происходило в конце 40-х — начале 50-х годов, когда гибли на корню не только оригинальные научные идеи, когда подвергали шельмованию не только серьезные открытия и изобретения, но и самых их авторов и создателей. Так что Сергей Никонов, можно сказать, отде­ лался еще «легким ушибом», который в общем-то не повредил его гражданской ре­ путации, не надломил его, не поверг в от­ чаяние. Сергей нашел в себе силы начать новую жизнь: он уезжает в далекую сибир­ скую деревню и работает там простым сельским учителем, о чем автор подробно повествует в последующих главах романа. Спору нет, написаны эти главы, что назы­ вается, на уровне; в них немало любопыт­ ного — здесь и новые герои появляются, и любовная интрига завязывается, и проч. Однако чем дальше читаешь роман, чем дальше уходит в прошлое университетская одиссея героя, тем все больше охватывает тебя ощущение, что автор пишет по сути новый роман, связь которого с предыдущи­ ми событиями чисто условная, формальная. Мне кажется, В. Сапожников напрасно изъял тему науки, напрасно всем дальней­ шим ходом повествования стал убеждать