Сибирские огни, 1988, № 3

фонпых разговоров, а здесь никто не мешал, не раздражал, здесь она могла расслабиться, позволить себе ни о чем не^думать. Не только о своей работе (она называла ее «святой маятой»), но и не всегда ровных отношениях с близкими, полагавшими, раз она на ногах, стало быть, здорова, и предъявляли к ней непосильные требования. Более всего угнетало постоянное ощущение собственной вины: чего-то не сделала или сделала не так, забыла позвонить в домоуправление (а туда хоть звони, хоть не звоыи — один толк), забыла кого-то о чем-то попросить, что хуже всего. Зачастую приходилось оправдывать­ ся перед домашними. Нет, нет, не надо роптать — у нее хорошие дети, заботятся о ней. Просто молодые не понимают, какое непосильное бремя — груз лет. К сожалению, понимание приходит с годами. З а ­ колдованный круг. Надо помнить, всегда помнить: нельзя позволять себе жалеть собственную персону и баюкать мелкие обиды. Но мы в их годы не были такими несдержанными... Вот опять, опять... Нельзя забывать, что в нашей молодости (правда, всякое происходило), не было такого бешеного рит.ма жизни, а главное, не давил на психику дамоклов меч атомного ужаса, ведь это им предстоит уберечь детей и землю от гибели. «Нет,— сказала она мысленно себе,— я сегодня ни о чем ТАКОМ не должна думать. Хочу подышать, отдохнуть». С наслаждением вдыхала морозный, чистый воздух (у кого: Чехова или Бунина морозный воздух пахнет арбузом?). Пожалуй, сегодня можно было бы отважиться пойти в гости. Но к кому? Ее сверстницы, с кем она дружила с довоенных лет, подруги далекого детства, все поумирали. И, в который раз, подумала: «Старость это не седины и морщины. И не немощи. Их и в молодости хватало; старость — это когда уходят твои сверстники и некому сказать: «А помнишь?» Ах, опять, опять... Мороз пощипывал лицо, снежок под ногами весело похрустывал. Проглянуло солнце, и воздух — вот чудо природы! — как бы стал видимым, изморозь засверкала, заискрилась. Над сугробами, пере­ черкнув ее сверкающую белизну, пролетел снегирь. Она положила на скамейку пластиковый пакет с газетами и села на него. Можно и посидеть. Одета она тепло: в шубке, валенках, поверх меховой шапки — пуховый платок. Так хочется напоследок насладиться и этими птицами, и утопающими в голубых снегах темны­ ми стволами деревьев. Наверное, созерцание тоже удел старости. Неожиданно, спутав мысли, послышался звон колокольчика. Отку­ да? Неужели ей чудится? Говорят, в старости бывают галлюцинации слуха? А колокольчик звенел все явственнее. Что это? Скрип полозьев... И вот на широкой тропе показалась сытая, ухоженная лошадь, запря ­ женная в кошеву, где, как цыплята в лукошке, сидели дети. Колокольчик звенел под дугой. Как в песне. Дети завороженно прислушивались к звону колокольчика и скрипу полозьев. Вот оно что: идут же зимние каникулы, и в сквере, по традиции, ребятишек катают на лошадях, пони, осликах и верблюдах. На облучке восседал подрос­ ток, он лихо подергивал вожжами и покрикивал: «Н-н-о! Голубчик». Ах, как он великолепно играл свою роль! Привычно мысль зацепилась за старое затерянное слово: «облучок». Да, читая Пушкина своей внучке, она вынуждена была объяснять неиз­ вестные для девочки слова: «ямщик», «облучок». А «дворовый маль­ чик» внучка воспринимала, как «мальчик с нашего двора». Но что же давнее, совсем далекое и тревожное, пробудил в ней звон колокольчика?.. Неужели и память о прошлом стала изменять? Инте­ ресно: почему человек в преклонные годы любит вспоминать прошлое? Ностальгия о детстве и юности, когда тебе свойственны порывы и бес­ страшие? Госка о том времени, когда мечталось, когда надежд было великое множество, как лепестков у черемухи в пору цветения? Да, да, звон колокольчика связан именно с тем, на что теперь она и не посмела бы решиться. Старалась припомнить и не могла уловить те давние со­ бытия. Воспоминание, как туман, ускользало. Какая досада! Встала,