Сибирские огни, 1988, № 3

«Что с вами? Вы чего?»...— недоуменно спросил он. «Знаете, я столько лет...» Она не договорила. Не рассказывать же этому чужому челове­ ку, что она пять лет, пять страшных зим мыкалась по частным комна­ там «от хозяек». Да , да, все зависело от хозяек, ей в любой день могли предложить съехать с «квартиры». Пусть на дворе лютый мороз... На топливо уходила чуть ли не вся зарплата. А ее последняя «квартира»... Уборная на улице с выломленной задней стенкой (кто- то экспроприировал доски на растопку)... Еще не верится, что все это позади. Она так и вышла из обкома, держа в одной руке ключи, в другой ^ ордер. Надо же, чтобы так совпало,— в суете она забыла об этом — после работы отчетно-выборное партийное собрание. Молодые сотруд­ ники, недавно вышедшие из комсомола, были горячи, вступали в бой с открытым забралом, критиковали всех, невзирая на должности. Таков был стиль в их молодежной газете. Голосование затянулось. Она сидела как на иголках. Прибежала дочь, дождалась перерыва и со слезами: «Мама, ты не можешь уйти? Когда же переезжать?» — «Завтра утром и переедем»,— утешала она. «А если займут»,- - давясь слезами, возражала дочь. Сообща все же удалось ее уговорить и выпроводить. Собрание закончилось во втором часу. На дворе непроглядная ночь. По темным пустынным улицам — ни прохожих, ни машин. Бе ­ жала, подгоняемая лютым холодом и страхом. Казалось, за каждым углом притаился кто-то невидимый, враждебный. Вот на этом перек­ рестке раздели женщину. Особенно боязно спускаться в овраг. «Ладно, потерпим — ведь это в последний раз. Господи, пронеси!» Кругом глухо, где-то, громыхая цепями, взлаивали собаки. Только в двух оконцах их комнатушки сквозь щели в ставнях пробивался слабый свет. Неужели не спят? Открыли ей тотчас же. Пораженная, она застыла на пороге. Посреди комнатушки стояли санки, нагруженные их скудным до неприличия имуществом. Сверху матрасовки, сшитые из мешковины. Она догадалась: сено из них ребята выбросили. Не беда! Оно давно уже превратилось в труху. Дочь и сын сидели на голых досках кроватей. По-видимому, они вот так: в своих зимних пальтишках, из которых повыросли, в шапках-ушанках и валенках — ждали полной готовности тотчас ринуться в путь. Сколько же они вот так сидят, ожидая? Стараясь не дать волю жалости, она сердито сказала: — Вы что: спятили? Они разом заговорили: «Ничего особенного, сама же, сама велела все собрать. Мама, пошли, а то могут занять...» — «Ненормальные! Сейчас ночь. На улицах ни души! Никуда не пойдем». Они враз заревели. Она и сама не знала; смеяться ей или вместе с ними заре­ веть. «Прекратите! Как не стыдно? Вы уже большие. А ведете себя...» — отчитывала их, давя в себе жалость: ведь это им приходилось, когда не было угля, подбирать его вдоль железной дороги, сколько раз их гоняли, как-то отобрали сумку с углем. Сидят такие зареван­ ные, с обострившимися лицами... Спросила: «Вы хоть что ели?» — «Ели,— бодро отозвались они,— картошку варили, тебе оставили». «Мама, мы только вещи перевезем,— просительно проговорил сы­ нишка,— а завтра я сам перетащу мебель». Слово «мебель» как бы сняло напряжение: она и дочь расхохотались. Разве ту рухлядь, на чем они спали, ели, сидели, назовешь мебелью?! Железные остовы кроватей подпирали кирпичи и чурбашки. Колченогий столик... Завтра, как только стемнеет, мы с братцем перетащим остальное ба­ рахло, чтобы не позориться,— торопливо принялась уговаривать дочь.— Знаешь, какой народ будет жить в нашем доме? Я видела, как несли рояль на третий этаж. Мама, пошли...» И она подчинилась детям. Не могла им отказать.