Сибирские огни, 1988, № 2

ным, только чуть бледным и совершенно глухим. Он говорил, что с такими ранениями не живут, что судьба и на этот раз отплатила ему за какие-то неведомые грехи, и он, искалеченный, старый, пережил всех своих детей и жену. Мы с матерью старались разубедить его, подбод­ рить — он не слышал. Володю не осуждали, не корили; о нем говорили уже как о покойном — только хорошо. Дядя Федор, как заведенный, бормотал о смертельном ранении и все спрашивал, отчего Володя вздумал наложить на себя руки?.. Я рассказал все, что произошло на Божьем озере, — а тогда еше не­ известно было, что сталось с убежавшей Варварой — с горем пополам втолковал это дяде Федору, и он совсем успокоился. Но когда после пятичасовой операции хирург вышел к нам и ск а ­ зал, что Володя будет жить, у дяди Федора вдруг прорезался слух и голос. — Д ур ак ! — кричал он. — Из-за бабы стреляться?.. Мы на фронтах кровь проливали, а они из-за баб с ума сходят? Братья у него полегли, мать в тылу надорвалась, я калеченый, а он?.. Ну, я его научу жизнь любить! Вот пускай только на ноги встанет! Слова его подхватили и другие. И долго еше в Великанах и других окрестных деревнях, если речь заходила о Володе, слышалось одно и то же — дурак! Выписавшись из больницы, Володя стал тихим, неторопким, боль- ше^отсиживался дома и если выходил, то не дальше палисадника и ск а ­ мейки у ворот. Он не спрашивал о Варваре, хотя напрягался и ловил каждое слово, когда вспоминали ее. Дядя Федор учил его любви к жиз­ ни: первые дни материл, на чем свет стоит, орал так, что вздувались жилы на горле. Потом слегка поутих, разве что изредка стучал казан ­ ком пальца по лысой голове сына и повторял сердито и разоча­ рованно: — А-а, господин дерево!.. Однажды Володя, улучив момент, задрал р уб ах у и показал мне грудь. В глубокой впадине, шириной в ладонь, сразу же под кожей би­ лось сердце. — Меня теперь пальцем убить можно, — словно похвастался он. — Ткни — и наповал... Еше я заметил, что после больницы Володя стал очень чувствитель­ ным, болезненно .переживал за отца, когда тот кричал и нервничал, за мою мать, у которой от дойки мозжило руки, за меня, если я улетал на лесные пожары. Раньше как-то не замечал, а тут нагреет матери во­ ды, запарит сенной трухи и заставляет греть руки. М ать морщится от боли, и он... То ли уж от того это было, что сердце билось сразу под кожей, то ли ему казалось, что у всех оно так бьется, ткни и — наповал... Его и впрямь могли случайно убить в любую минуту. Локтем кто- нибудь толкнет в автобусе и готов. А ездил он в райцентр частенько: наблюдался у врачей или просто в гости ко мне. Однажды приехал р а ­ достный, даж е веселый, распахнул пиджак и показал алюминиевую т а ­ релку, пришитую к рубахе. — Пускай теперь хоть затолкают! Броня!.. Я, Степан, в город уез ­ жаю , насовсем... А что, неплохо придумал? Про него опять говорили — дурак! Чего не сидится? Куда поперся’ Что ищет? ^ И только один человек не осуждал Володю ни за что. В какой-то момент всеобщее отношение к Володе захватило и меня. Я тоже говорил — дурак! — когда рассказывал о брательнике своему квартирному хозяину Степану Петровичу Христолюбову. А он выслу­ шал и печально покачал головой: — Д а хватит вам на парня-то кричать. Д ур ак , дурак... Знаете хоть что это такое — любовь? Нет, видно, не знаете... ’ в6