Сибирские огни, 1988, № 2

век. Умирая, он сначала превращается в цветы. На каждого человека предназначен свой цветок, потому люди ищут себе цветок по нраву, по­ тому люди и любят цветы, нюхают их и прикасаются к ним, плетут вен­ ки и ставят букеты в избах, украш аются ими и младенцы, и невесты, и покойные. И от этого хорошо ныне живущим, и тем, кто умер и стал цветком. Но жизнь у цветка короткая. Когда отцветет человек, то пре­ вращается в дерево, и тоже каждый в свое. Тогда он живет долго, пока не вырастет и не состарится. Иное дерево живет еще дольше, если его ср у ­ бят и вложат в стену избы, или сделают из него ковш, стол, топорище, детскую зыбку или простую ложку. Потому все деревянное — теплое, греет руки, а когда горит в печи, то и жаркое; потому на Руси и любят все деревянное. И когда, наконец, кончится жизнь человека в дереве, он становится диким зверем, то есть оживленным существом — медведем ли, птицей, пчелой — все равно, каждый по-своему и в своем образе. Ж и ­ вет он в таком состоянии столько, сколько и его новый образ, и жизнь получается точно такой же. Иной позвенит комариком сутки, попьет кро­ вушки, а то, и не попив, сгинет. Другой же вороном лет триста летает и орет над землей, третий — медведем бродит, четвертый обезьяной к ур а ­ жится. Только пройдя весь этот круг, человек вновь рождается челове­ ком и напрочь забывает о всех других жизнях. Но стоит только глянуть на человека, и сразу видно, кем он был в прошлом, и кем станет в б у ­ дущем , на очередном круговороте. И все это нужно человеку, чтобы он вернулся назад в человеческом облике. Чтобы и цветком, травой побыл, познал жизнь прекрасную , но мгновенную, чтобы деревом постоял на одном месте, привязанный к земле, постоял и подумал, и окреп под бурями и морозами, и научился жить по законам своего леса; а будучи диким животным, познал бы жизнь суровую и волю почувствовал, чтобы была по ней тоска всю б у ­ дущую человеческую жизнь. Я шел по лесу и думал , что мой отец, наверное, теперь уж е стал д е ­ ревом, а Иван Русинов только нынче весной еще прорастет из земли цветком. Это значит, отец скорее вернется назад, если не подведет его на сей раз судьба. Если его не срубят и не положат нижним венцом из­ бы, будь он лиственницей; или не сделают из него приклад, если он — береза. Мне казалось, что он не может превратиться в какое-то другое, некрепкое дерево... Но только я подумал об этом, как оказался среди горелого леса; черные столбы обугленных сосен, черные головни и серый пепел. В се было так неожиданно, что я чуть не закричал. Хорошо, что в то же мгно­ вение я увидел желтый пень, с которого мы рубили смолье, и это сразу отогнало страх. Боязливой рукой я притронулся к нему, будто поздоро­ вался со старым знакомым. Тишина в сгоревшем бору навевала трево ­ гу, хотелось оглядываться и дышать осторожно; лишь где-то в глубине пожарища далеко и одиноко куковала кукушка. М ежду двух колодин, на своем прежнем месте сидел Илька-глухарь и негромко, по-кукушечьи, всхлипывая, пересыпал золу из руки в руку, будто искал что-то в ней. Я встречал Колдуна на гари второй раз, однако в Великанах гово­ рили, что он часто приходит сюда. Он либо сидел с золой в руках, либо бродил и плакал. Но о чем — так никто и не добился толку, а сам Кол ­ дун сказать не мог. И в этот раз, наблюдая за Илькой из-за отесанного пня, я вдруг по­ нял. отчего он плачет. Скорее, даж е почувствовал, потому что после светлого весеннего леса, неожиданно очутившись среди обугленных д е­ ревьев, мне и самому хотелось заплакать, уж е и слезы наворачивались, разбухало переносье, щемило в скулах. Я тихо пошел назад, стараясь не скрипеть углем, хотя в этом не было нужды. Лишь войдя в живой лес, словно в праздничную горницу, я ощутил, как отступили, перекипев в глазах, слезы и на душе вновь стало покойно. Разве что думы стали другими. Выходило, что я теперь тоже похож на Ильку-глухаря, по­ скольку хож у в одиночестве и мне хорошо, и говорить не хочется; ' М 6 -