Сибирские огни, 1988, № 2

Леня Христолюбов уж е приносил нам одну рыбину, сунул тайком от дяди в руки матери, мол, испеки пирог своим мужикам. Д ядя сразу понял, откуда щ ука, и есть пирог отказался. — Д а мы сами наловим! — ругался он на мать.— Нечего подачки принимать! Хоть бы щ ука путевая была, а то одни кости... — Жди , когда ты наловишь,— отмахнулась мать.— Ры бак нашел­ ся! Только с ружьем и можешь бегать! Дядю Федора передернуло, однако он смолчал и, усадив меня в ко­ ляску мотоцикла, повез на прошлогоднюю гарь рубить смолье для фа­ кела. В пожаре сгорел сосновый бор, который не дорубили в войну и который потом берегли как семенной. Говорят, кто-то в самую засуш ­ ливую пору бросил горящий окурок, и вся сосновая грива превратилась в черное поле с черными же столбами обугленных деревьев. Сосны бы­ ли настолько смолистыми, что горели от комля до вершины. Смола вытапливалась и огненными ручейками стекала на землю, и тогда казалось, что горит даж е песок. А ведь в этом бору несколько лет была подсочка; каждое дерево метра на три вверх отесано и изрезано бороздами. Никто не считал, сколько было взято живицы из каждой сосны. Но сколько еще оставалось ее, коли даж е огонь не всю вытопил? Многие великановские ездили сюда готовить дрова, мазались в саж е, пропитывались гарью и копотью, зато зимой смолье горело так, что в а ­ ленки на печах дымились. Сосна — дерево удивительное; и мертвое может быть живым, пока есть в нем живица... Мы с дядей оставили мотоцикл на лесовозной дороге, а сами с то ­ порами и веревками пошли искать самый смолистый пень. Д ядя Федор стесывал обугленную корку, щупал свеж ее дерево, нюхал и шел дальше. В горелом лесу было ж утковато; тем более, в вечернюю пору, когда красноватое солнце освещало обожженные сосны и словно опять раз­ д увало черные угли. И пепел под ногами отливал малиновым, и редкие островки трав, и даж е паутина напоминала раскаленную проволоку, а комарье металось у лица звенящими искрами. Казалось, мы идем по горящей земле. Дядя Федор облюбовал высокий кряжистый пень, обтесал его до желтой, звенящей древесины и закурил, будто мало ему было здесь огня и дыма. Едва стихло эхо от его топора, как я неожиданно услышал плач, причем недалеко. Кто-то плакал, всхлипывал глубоко, всей грудью , видно, давно плакал и горько. Ознобило спину, сперло дыхание. — Ты чего? — спросил дядя и насторожился. — Кто-то плачет. Слышишь? — едва пролепетал я. Д ядя Федор приставил к у х у ладонь рожком, прислушиваясь. С а ­ мокрутка таяла в его губах. — Ничего я не слышу! — громко сказал он.— Блазнится тебе, придумал!.. Я пошел на плач, стараясь не терять дядю из виду. Д ядя не стерпел и, хрустя углем, не таясь, двинулся за мной. — ГДе? — все спрашивал он.— Во, чудак! Никого и нету! Уши мыть надо, у тебя сера кипит... И вдруг замер, прислонившись плечом к обгорелой сосне. Илька-глухарь сидел между красных от солнца толстых колодин и пересыпал золу из руки в руку. Слез уже не было, на черном от копоти лице его засохли светлые полоски, жаром поблескивали сухие глаза, но он все еще всхлипывал, набирая в грудь воздуха, и тянул, подвывал дребезжащим , ломающимся голосом. Эхо странным образом искажало плач, так что казалось, будто над гарью курлычат осенние, улетающие журавли. Зола пылила в его руках и тоже казалась раскаленной. Может, потому он и пересыпал ее, боясь обжечься? Наверное, и дяде стало не по себе. Он громко выматерился, огляды­ ваясь по сторонам, и размашисто шагнул к Ильке. Тот спиной ощутил движение — вскочил резко, прыгнул вперед и лишь тогда оглянулся. 3 Сибирские-огни № 2