Сибирские огни, 1988, № 2

— Ты прости меня, брат,— сказал .— Я тебя который раз уж хоро­ ню. В чем только жизнь держится? Через несколько дней раненному в живот Василию Терентьевичу полегчало, спала температура, и его опять перевели в общую палату. Он напрочь выкинул из памяти палату смертников. И все, что видел там, забыл в тот же час, как дело пошло на поправку. Иначе было не выжить, не переломить болезнь. Только где-то в подсознании все-таки остался смутный отпечаток пережитого, и он изредка вспоминал моего отца; раз не видать его в общей палате, значит, умер. Прошло больше месяца, и он вдруг узнал, что напугавший его в палате смертников раненый все еще жив. О ттуда привезли парнишку с проникающим в брюшную полость. Парнишка одыбался и рассказал, что лежал вместе с человеком, который умирает один раз в день, а по­ том оживает. Василий Терентьевич сразу понял, о ком речь. — Знать, грешник великий,— сказал на это один из раненых,— от­ того и мучается... Василий Терентьевич почему-то разозлился. — Жить он хочет! Жить! Потому и оживает! Скоро Василия Терентьевича перевели в палату выздоравливающих, где он снова услышал о моем отце, но теперь это уже было похоже на легенду. Есть-де в госпитале один боец, которого ранило осколком льда. Вытянули его с передовой, положили на стол, распластали,— а осколка нет, хотя на вид ранение осколочное и выходного отверстия не видать. Пока зашивали, боец скончался. Ну, его отнесли на улину, по­ ложили к мертвым; он же встал и пришел... Тогда его в госпиталь при­ везли. А фамилии его и откуда он родом, никто не знает, потому как сам боец не говорит, а документов у него никаких, в истории болезни так и записано — боец с ледяным ранением. Ночью Василий Терентьевич осторожно прокрался к палате см ерт­ ников. Мой отец лежал на прежнем месте. Был он весь опутан тр убка ­ ми, подушками обложен, но глаза жили и уже говорил шепотом. — Ты мою кровать,— попросил,— к окну подвинь. Там, за окном, хлебозоры сверкают. Посмотреть хочу. Василий Терентьевич перетащил кровать и сделал так, чтобы ране­ ный мог смотреть в окно. Отец долго смотрел, и глаза его — даж е при вспышках видно было — повлажнели. — Как у нас в Великанах,— сказал он наконец.— Только наши-то хлебозоры ярче. Уж полыхнет так полыхнет, иьюлки собирай. Однако в тот раз поговорить не дали. Пришла медсестра и выгнала Василия Терентьевича. Но мой отец шепнул; дескать, ты приходи еще, жив буду — опять хлебозоры покажешь. После этого Василий Терентьевич приходил чуть ли не каждую ночь, с сестрицей договорился, чтоб пускала, а за это он по утрам по­ могал мертвых выносить, если кто умирал. Разговаривал отец мало, иногда шептал так, что по губам только и поймешь. Василий Терентье­ вич рассказал ему, что, мол, про тебя легенды по госпиталю ходят, б уд ­ то ты каждый день умираешь и оживаешь. Неужели и правда столько раз на том свете бывал? — Врут все, не бывал я на том свете,— сказал мой отец.— Потому, что там света нет. Я поначалу тоже думал, что умираю совсем, и что тот свет вижу. А на самом деле... Меня батя в детстве с собой на пашню брал. Он пашет, а я леж у и смотрю в небо. Земля подо мной теплая и будто поднимает, небо чистое и жаворонок там поет. Чудесно кругом — душа замирает. Так вот, я будто умираю до того предела... Полежу на земле, наслушаюсь жаворонка и возвращаюсь. Только бы порог этот не перешагнуть... Пускай хоть небо с овчинку, но чтоб небо... Василий Терентьевич часто потом вспоминал эти слова. Много раз видел он небо с овчинку, казалось, уж все и это сейчас закроется, но будто зазвенит в том небе колокольчик и не пускает дальше.