Сибирские огни, 1988, № 2

Он по-прежнему все слышал, все понимал, и ни боль, ни морфий не могли заглушить разума. Он помнил все, вплоть до того, что хотел про­ таять в осколке льда отверстие. Во фронтовой госпиталь его везли ночью, и опять, казалось, одного, поскольку он не видел ничего вокруг, кроме дрожащих звезд в небе. Однако рядом кричали и стонали какие-то люди, чаще всего просили— пить! пить! пить! — словно дятлы перед дождем. В госпитале его сразу положили на стол, срезали ножницами остатки гимнастерки и брюки. Кто-то снова говорил над ним знакомые слова: — Морфий! Отсос! Пенициллин! Кровь! Со стола его унесли в палату смертников. Он не знал об этом и до­ гадался утром, когда санитары стали выносить покойных. Он остался там один, но скоро принесли живых и разложили по койкам. Чудилось, будто время летит мгновенно, поскольку санитары тут же опять поме­ няли мертвых на живых. К нему подходили, заглядывали в глаза и не трогали. Через двое суток его снова взяли на стол, что-то отсасывали, что-то вливали и на сей раз завернули в одеяло и вынесли на улицу, в машину. Кислородная подушка лежала на груди и от тряски все время сваливалась на лицо. Затем долго и настойчиво стучали вагонные коле­ са, а ему казалось, будто поезд катится по ступеням вниз, и с каждой ступенью возрастает земное притяжение, отчего когда-то невесомое те­ ло становится тяжелым и огненным от боли. И он впервые закричал, чем переполошил раненых и сестер в вагоне. — Ожил! — повторяли они.— Которого льдом убило — ожил! Кри­ чит! Однако чей-то трезвый голос будто приговор вынес: — Теперь покричит и кончится. А молодой-то какой... О т боли мутнело сознание, и единственная мысль клокотала в моз­ гу — жить, жить! Жить!! Ему представлялось, будто он нырнул в воду и теперь не может вынырнуть, чтобы хватить воздуха. Тянется, тянется вверх, но вода все равно попадает в горло и перехватывает дыхание. Чья-то рука втиснула в рот резиновый загубник и сразу полегчало, ис­ чезли красные разводья в глазах. — Д а , брат,— вздохнул тот же голос.— Без этой соски ты теперь не жилец... Он слышал, но не мог ответить ему, а хотелось крикнуть — буду жить! Он повернул голову и увидел изможденное лицо пожилого чело­ века, точнее, половины человека: там, где должны быть ноги, не было ничего. Обрубыш полулежал на полке и от слабости едва открывал глаза. Полуопущенные серые веки его напомнили покорную судьбе ло­ шадь похоронной команды. — Почему ты так обо мне? — с обидой будто бы спросил он.— Я выживу! Мне всего двадцать четыре, а ты пожил... — Сестра! — вдруг закричал обрубыш .— Сестра, у него от кисло­ рода глаза горят. Ты возьми тряпочку и намочи глаза-то! Ослепнет еще... Р ука сестры возникла у лица, стиснула мокрую марлю, и на сухие глаза побежала водица. Бее вокруг сразу же потеряло очертания, слов­ но он смотрел на мир через лед. Он поморгал, сгоняя воду, как слезы, и действительно стало легче. — Ты особенно-то не радуйся, что вернулся,— продолжал обрубыш негромко.— Жизнь — штука сладкая, жить-то ой как хочется. Д а ка ­ кие мы теперь... Беда, парень, что домашним-то нашим похоронки уже послали. Вот беда! Нас-то уж , верно, оплакали... В сознании всплыл эпизод, как старшина пересчитывал черные ме­ дальончики. Показалось даж е, что он услышал их отчетливый стук в руке старшины, чем-то похожий на стук костей, когда играют в бабки. Старшина загребал горсть будущих похоронок, считал их, сыпал в другой карман... — Я про себя сообщать пока не буду,— говорил обрубыш .— Пускай мертвым считают. Если уж на ноги совсем встану, тогда и... А я, брат,