Сибирские огни, 1988, № 2

Возле кордонной избы полуголый мужчйна колол дрова и склады ­ вал их в высокие стога-поленницы. Он отставил колун, утерся скомкан­ ной рубахой и, оглядев меня, отрицательно помотал головой; — Нет, на этого не похож... И близко не похож. Вот насчет волос — не скажу. Мы там стриженые были... — Все равно, ты расскажи ,— настоял дядя Леня.— По поведению на Павла похож. Д а и имя... ^ ч™ имя? вздохнул мужчина.— У нас в роте только четыре Павла было... Может, его по-другому звали, не знаю. Сестрички так окликали он глаза поворачивал. А фамилию он сам не помнил, мо­ жет, говорить не хотел... Д а я с ним и лежал недолго. Меня из па.таты смертников в общую перевели, а он там остался. — Ладно, Василий Терентии, ты не крутись, рассказывай ,— обор­ вал его дядя Л еня.— То говорил, здешние места поминал, а теперь... — Пока живой был — почему у него не спросили? — неожиданно рассердился Василий Терентьевич. Он взял колун, отвернулся и с силой ударил по чурке. Дядя Леня позвал меня в избу, стал угощать ореховой кашей: режйк голодного со ­ рок третьего поддерживался на Божьем строго. Я ел рогульник, а он обнадеживал: — Ничего, разговорится Василий-то Терентии. Ж алко его, мужик славный. Д уш а у него болит. После госпиталя в плен попал. Не доле­ чился, сбежал на передовую, а пока добирался — немцы прорвали фронт. Он безоружным и вляпался... А в сорок пятом американцы о с­ вободили, передали нашим. Наши — на Колыму его, десять лет... По ­ том женился, но до сих пор детей нет. И я его не вылечу, только ты не говори ему. Разве его орехом и голодом возьмешь?.. А он расскажет, погоди... Про твоего отца, Павла Ивановича, в госпитале легенды ходи­ ли. Д а погоди, сам расскажет... Передовая немцев была обтянута двойным рядом колючей прово­ локи, и траншеи у них отрыты в полный профиль, да и положение вы­ годное на высоте.^Однако взяли бы с ходу и такое укрепление, если бы перед проволокой не было по-весеннему раскисшего длинного лен­ точного болота. Ко всему прочему немцы раскидали по нему мины, у то ­ пили их в воде, в грязи, и теперь, хоть плачь — не перескочишь с ходу. Рота, в которой воевал мой отец, в пылу наступления достигла болота, увязая, пошла через него и тут же попала под сильный пулеметный огонь. К тому же, под ногами начали лопаться мины, вздымая столбы грязи, и атака захлебнулась; рота отошла к балке, легла на расква­ шенную весеннюю пашню, глядя на ночь, стала окапываться. Ночью ждали саперов, наутро — огневой поддержки, однако вы­ звездило и ударил морозец. Не сильный, апрельский, но к утру попри- мерзали шинели, земля и лужи взялись ледяной коркой, и пока она не растеплела от солнца, на рассвете роту подняли в атаку. Чернозем на пашне был такой жирный, что не застыл, и ноги вязли в нем, как в гудроне, зато когда спустились в лощину, сапоги застучали по мерзло­ те, а на болоте и вовсе была катушка. Немцы открыли запоздалый огонь, но сумерки и деревянные ежи с колючкой скрадывали наступав­ ших. В небе заметались осветительные ракеты. Рота легла, и дальше двигались ползком, с короткими перебежками. Вмерзшие мины не взрывались, пулеметы били неприцельно, простреливали площадь, про­ волока была уже рядом... Где-то в этих утренних сумерках бежал в атаку мой отец. Наверное, скользил и падал на лед, обдирая колени и руки о шишкастую, изби­ тую землю, но не замечал этого, поскольку впереди щетинилась про­ волока. И надо было прорубиться сквозь нее, чтоб одолеть последнюю сотню метров до немецкой траншеи. Он уж е перебежал болото и потянулся рукой за саперной лопаткой на поясе, чтобы рубить проволоку. Он не видел и не слышал взрыва,