Сибирские огни, 1988, № 2

к середине шестидесятых уж е мало кто из инвалидов ждал черему­ хового цвета, радуясь, что вот и еще одну весну встретил. Война к тому времени прибрала почти всех великановских мужиков, которых когда- то отпустила домой, вроде как на побывку. Войча давным-давно кончи­ лась, а военных вдов все прибывало. И отличались они от тех, кто по­ лучал похоронки, только одним: эти хоронили своих мужей в родной земле, на деревенском кладбище, среди белых берез. И оставалась с ними их святая могилка, на которую можно сходить, когда потянет вдовья душа. От моего отца осталось в доме несколько писем, которые он писал с фронта, пока его не «убили» в сорок третьем. Затем шла полоса пол­ ной безвестности, пока отец вдруг сам не явился домой в конце сорок пятого. Точнее — даж е не сам. Его привезли на подводе до райцентра и лишь оттуда сообщили матери, чтобы приехала забрать своего мужа. М ать вначале не поверила, решила, что военкомат ошибся, однако пошла в сельсовет. Стали звонить в район, и оказалось, что ошибки нет, все правильно, и тогда мать догадалась, что отца везут домой мертвого, хоронить. Как иначе-то! Вот же похоронка! М ать взяла подводу в леспромхозе, обрядилась в черное и поехала в район. Но что-то подсказало ей взять с собой второй тулуп... С тех пор отец прожил дома почти одиннадцать лет, но так ничего и не рассказал о себе. Умер, и все с ним умерло. То детское желание, что­ бы отец был хоть маленьким, но героем, чтобы он совершил на фронте какой-нибудь подвиг, постепенно отболело, от­ шелушилось коростой и, будто красная, молодая кожа, родилось но­ вое — узнать, каким он был человеком, как любил и ненавидел, как жил и страдал. Что думал он, прикованный к постели, каким видел мир вокруг себя. Жизнь отца, будто мощная речная заводь, втягивала меня, крутила по большому и малому кругу, но, так ничего и не изведав в ней, я сно­ ва плыл своим руслом, пока опять не ощущал сильное обратное течение. И прокрутился бы я так, оставаясь со своими догадками и предположе­ ниями, если бы не случай. В суворовское училище меня забраковала медкомиссия, однако, ког­ да пришло время, с тем же плоскостопием призвали в армию, правда, в стройбат. Говорят, раньше и туда не брали, но над Россией уж звуча­ ло первое эхо войны: погибшие на фронте не родили детей, которые должны были вырасти и пойти в армию. Сегодня слышно и второе — нет детей тех детей. Наверное, будет и третье, и четвертое, пока совсем не угаснет и не затеряется на мирной земле. Плоскостопие мне ничуть не помешало отслужить три года в самых мирных войсках, после чего я приехал в Великаны. Дядя Федор к тому времени постарел, изболелся; у него отказывал позвоночник, и он ходил прямой, как палка, не мог повернуть шею и, чтобы оглянуться, обора­ чивался всем телом. Однако все еще гонял на своем трофейном мото­ цикле, которому, похоже, не было износа. У дяди от болезней прорезал­ ся юмор, он повеселел и вместо суровой насупленности появилась ка ­ кая-то бесшабашная лихость. — К ак совсем выпрямлюсь — так тебе подарю,— сказал он о мото­ цикле.— А то ездить неудобно. Ветром сшибает. Я отгулял месяц после службы , отрыбачил, отходил с матерью за грибами и уже стал оформляться на работу. Меня брали в лесничество лесоводом, и я становился начальником над дядей Леней Христолюбо- вым. Дядя Леня в ту пору уже ходил в передовиках и врачевал боль­ ных на Божьем озере. Однажды вечером он примчался в Великаны, не заезжая домой, подрулил к нашему двору: — Степан, поехали! Я тебе такое покажу! Такое услышишь! У меня один мужик живет, поехали, послушаешь! Дядя Леня^с виду совеем не постарел, а наоборот, стал говорливее и взбалмошней. Впрочем, я судил больше по отсутствию седины в во­ лосах, а белые, говорят, не седеют...