Сибирские огни, 1988, № 2

Потом дядя тянул меня на улицу из старого клуба, но я упирался, поскольку был голый. Оделся я уже на улице. Ощущение возвратившейся воли .— теплое и светлое, как от мате­ риного молока,— охватило меня. И вместе с тем щемило чувство утраты : никогда мне не быть суворовцем , не носить черной шинели с красными погонами. Мне хотелось одновременно и плакать, и смеяться. Д яд я гнал мотоцикл так, что гимнастерка заворачивалась. Его каска бренчала и каталась у меня под ногами, словно большая оре­ ховая скорлупа, а слипшиеся от пота дядины волосы никак не могли просохнуть на горячем встречном ветру. Наконец в одном месте дороги он остановился, слез с мотоцикла и сел в дорожную пыль. — На тебя вся надёжа была,— глухо сказал он.— Вся моя на­ дёжа. А нас в белобилетники... Где-то впереди ныла и бренчала расшатанными бортами машина, и пыль от нее столбом тянулась в небо, закручивалась там в гриб. А мне чудился атомный взрыв, такой, как на картинке в военкомате. Д ядя вдруг схватил меня за ухо и дернул до треска в голове. — Плоскостопие у него! А босиком не бегай! Расшлепал ноги-то! Балбес. Я думал как раз о том, что обрадуется мать, и нисколько на дядю не обиделся, даж е весело стало. — Так сапоги только в школу! Он махнул рукой, сел на мотоцикл и поехал тихо, задумываясь и стекленея взглядом. А я в тот момент представлял себе, как насядут на меня теперь великановские пацаны и будут долго дразнить плоскостопием. По крайней мере, прозвище мне обеспечено. У нас любили давать прозвища и посмеяться любили, поэтому мне хоте­ лось плакать... Избавлению от службы мать почему-то не шибко обрадовалась. Я сидел и ел хлеб с молоком, а она, подпершись рукой, тихо говори­ ла, будто сама себе: дядя слышать не мог. — Вот, думала, и пристроила сыночка... В люди выйдет, не то, что в назьме-то жить. Там и правда, одежа казенная, питание хоро­ шее. Только чтоб войны не было... Д ядя наверняка не слышал и тоже говорил сам себе. Он скрипел половицами и бесцельно совался в углы. — Весь в батю родимого!.. Толстопятый... И вся ихняя порода т акая ,тол стоп я тая . И опять от его слов веяло какой-то тревогой и непонятным стра- хом, который бывает, когда бежишь через темные сени в светлую избу. Идти играть не хотелось, я оттягивал минуту, когда пацаны начнут спрашивать: все уже знали, что я вернулся в Великаны. Поэтому я ушел за баню и лег рядом с сонным и безразличным Б а с ­ мачом. Я рассматривал свои ступни, выворачивал их, мял и не мог понять, где медкомиссия усмотрела плоскость. Ноги как ноги, у всех такие же. И если даж е ступни плоские, то в чем же беда? Наоборот, на земле можно крепче стоять! К тому же, офицеры все равно толь­ ко в сапогах ходят, а подошвы-то у сапог уж точно все одинаково плоские! Вдруг я услышал тихий Свист из-за плетня, и чья-то тень достигла бани. За плетнем стоял дядя Леня и улыбался. — Ну и как? сп^ьосил он.-— Взяли тебя на суворовца учиться? Я подошел с другой стороны плетня и притулился спиной. Д яд ь Лень, по секрету,— сказал я.— У менд какое-то плоско­ стопие нашли. Только ты никому... Тогда и я по секрету: у меня тоже плоскостопие. Так что мы родня. Он огляделся и перепрыгнул плетень. ~ "Гак что мы с тобой в военное время только годимся, понял? Можно, я твоего паслена поем? 30 ' "•