Сибирские огни, 1988, № 2

— Меня же, Степа, в сорок втором уби-ло. Если б тогда не убило, может, и я тоже стал... И вдруг ткнулся в подушку, отвернулся и заплакал. М ать в это время мыла пол в горнице и, видно, все слыхала. Она отхлестала меня половой тряпкой, загнала под печь и, сердитая, всклоченная, села к отцу на кровать. Она хотела погладить голову отца, но руки у нее были грязные; тогда она все-таки погладила запястьем. Потом опустила голову на отцово острое плечо, накрытое одеялом, и тоже заплакала. Плакала и держала на весу руки с растопыренными пальцами, чтобы не запачкать постели. Глядя на них, и я заплакал... Отцу я больше подобных вопросов не задавал и твердил про себя, что мой отец — тоже храбрый и героический солдат, придумы­ вал всякие истории, как он закрывал грудью амбразуру и ему из пулемета порвало легкие, или как в него попала мина, но не взорва­ лась, поэтому в госпитале его не оперировали. Просто саперы обезвредили и вынули ее из груди. О таком случае я читал в старых газетах. Д ядя Федор любил отца и очень жалел, что не успел на похороны. Он и правда по нескольку раз в год лежал в госпитале, надеясь все-таки излечить контузию и снова пойти служить. — Эх, Павло! — говорил он отцу.— Ж алко, прямо не могу! Ведь на Победу мне бы подполковника дали. А то, может, и через звание! Ты понимаешь, нет? Сейчас-то уж генерала бы получил! — Понимаю, понимаю,— тихо кивал отец,— Что сделаешь, война... — Д а не война! — резал дядя Федор.— Собственная дурость!.. Мне ведь ординарец каску давал! Говорит, оденьте, товарищ майор! Так просил, так просил... А я — что? Как всегда грудь нараспашку и — вперед!.. Дура-ак , ох и дура-ак! Если рядом оказывалась его каска — а она была рядом час­ тенько — он с силой пинал ее и клонил голову. Говорил он всегда громко, как все глухие, а потом незаметно, будто почесывая возле уха, приставлял к нему ладонь и слушал. После войны за эту каску дяде дали прозвище — Шлем. В глаза-то по привычке величали, разговаривали уважительно, а случится увидеть на дороге, так обя­ зательно говорили — вон. Шлем опять куда-то покатил! С фронта дядя Федор привез много всякого трофейного добра. От станции до Полонянки на своем мотоцикле приехал, и, говорили, полная коляска была и два мешка на заднем сиденье с рулонами хрома. Правда, он все тут же и раздал односельчанам — кому настенные часы, кому аккордеон, кому мануфактуры на костюм. Д аж е мото­ цикл хотел подарить моему отцу — все думал вылечиться поскорее да назад, в армию. Приехал дядя Федор и даже в избу не зашел, сразу на кладбище позвал. Мать засуетилась, хотела прихватить с собой водки и за ­ куску, чтоб помянуть на могиле, но дядя скомандовал, чтоб мы садились на мотоцикл. Д о кладбища пешком — рукой подать, но мы поехали на мотоцикле. А еще дядя добавил: — И вообще: мне не наливай и не подавай! Тебе же хуж е будет. Я пьяный дурной делаюсь. На кладбище мы встали у отцовой могилки, дядя свой шлем снял, голову опустил. А вокруг мотоцикла уже ребятня вертится, Колька Смолянин за руль сел и загудел. — Значит, схоронили Павла? — отчего-то спросил дядя Федор.— Ну и как дальше жить собираешься? — Как-нибудь,— тихо проронила мать.— Теперь-то не пропадем, не война. Если что — люди помогут... — Чего? — не понял дядя.— Кто поможет? Он, что ли? Люди,.р^ор{р,— ; 1^^ть1;ра^гладида подррхший- а ^ о р на могиле.