Сибирские огни, 1988, № 2

— Ишь, бабье-то у н и х косорукое оыло,— сказала она так, словно речь шла о наших великановских ба ба х .— Сколько горшков-то перебили... И горшки хорошие были, с узором. В се это было здесь, на берегах озера, среди почерневших пней от срубленных в войну берез. Просто когда здесь стоял лес, ни ям, ни могильных холмов не замечалось. Они скрадывались деревьями, к тому же, когда ходишь по белому-белому лесу, хочется смотреть не под ноги, а вверх, и тогда рябит в глазах от мелькания белых, с черными родинками, стволов. Но вот срубили березы, и все сразу обнажилось, как обнажаются старые шрамы на остриженной «под нуль» голове. И уж совсем сразил меня лесник дядя Леня, когда показал берцо­ вую кость — как раз ему до пояса, а потом позвал в черемуховые заросли у самой воды и, раздвинув ветки, шепнул горячо: — Гляди! Я обмер. На старом пне стоял человеческий череп, величиной с двухведерный чугун и такой же черный от старости. Я глядел на череп, он на меня... — Ну? — спросил дядя Л еня.— Видал? Теперь веришь, что великаны были? — Верю ,— едва вымолвил я. — Вот так ,— подытожил он.— А больше мне никто не верит. Я всяким ученым писал, рисунок прикладывал, сюда посмотреть звал, а они так и не приехали. И даж е ответ не написали. Сам дядя Леня ростом был под два метра, могучий и белый, как береза. Ни дать ни взять — лесной дядя... 2. Ш Л Е М На похороны отца мамин брат Федор Иванович не поспел. Жил он в соседней деревне Полонянка, но в это время был в городском госпитале, где опять лечился от контузии. Зато первым из родни он прикатил на девять дней. Личностью он был легендарной; дядю Федора знали во всей окру- ,ге от мала до велика, хотя бы д аж е потому, что ездил он на трофей­ ном немецком мотоцикле, которые только в кино показывают, причем обязательно надевал стальную каску со звездой, широкие хромовые галифе и такую же туж урку. Где бы он ни появлялся, его везде принимали за большое начальство, поскольку ходил он неторопливо, важно, только чуть нараскоряку от постоянного сидения на мотоцик­ ле. Впрочем, до войны дядя Федор и в самом деле был начальником сплавконторы в Полонянке — чин по нашим понятиям великий. А на фронте он стал офицером и домой вернулся в звании майора. У нас на шесть деревень было всего три офицера — два младших и один просто лейтенант, так что майор казался не меньше генерала. Незадолго до победы дядю Федора сильно контузило, и он оглох. Сначала совсем, но затем помаленьку отошел на одно ухо. Дядя мечтал после войны остаться в армии, и наверняка бы дослужился до генерала, если бы не контузия. Еще с фронта он писал моей матери письма, которые теперь лежали в медном чайнике вместе с отцовскими, и сообщал о своих геройских делах. Я часто перечиты­ вал эти письма, его и отца, сравнивал, и сразу было видно, кто ведет свой род от великанов, а кто — от маленьких, обыкновенных людей. Еще при живом отце, не зная ничего про жизнь людей белой березы, я читал эти письма и таил грех — завидовал сыновьям дяди Федора и чувствовал какое-то щемящее разочарование за себя и отца. Почему он был не такой боевой и храбрый, как дядя? Ни городов не брал, ни орденов не получал из рук Рокоссовского? Однажды не стерпел и так ляпнул отцу. Отец долго мо11чал, теребил виновато край подушки, ашотом сказал:. ^д-/т «.пгщ/ ь?к 8 полив н П