Сибирские огни, 1988, № 2

за что брала комиссионные, О’кэй! Впору бы и посмеяться. Однако, по здравому раз­ мышлению, нельзя не отметить, что есть в поступке детей рациональное начало: они учатся зарабатывать, и не в порядке са- модея+ельностк учатся, а целенаправлен­ но. Зачем, казалось бы, финансовому воро­ тиле, акуле бизнеса, у которого денег черт на печку не забросит, внушать своим д е­ тям понятие. о том, что труд — любой, престижный и непрестижный, — основа ос­ нов? Он печется о том, чтобы наследник его, познав цену копейке, научился беречь ее и приумножать. Мы много читали и читаем о том, как разлагалось хлебосольное и легкомыслен­ ное российское дворянство. Однако не берем во внимание то обстоятельство, что худо­ жественная литература девятнадцатого ве­ ка, наши классики, отражала боль време­ ни, боль и горячую неприязнь к некоторым тревожным тенденциям в обществе, одна­ ко, само собой разумелось, что не все дво­ рянство погрязло в неге и разврате. В при­ вилегированных слоях выработалась чет­ кая система воспитания, строгого и все­ стороннего. Не случайно столько дельных, талантливых, культурных и патриотически настроенных людей дало дворянство! Эти люди принесли России знания, одарили ее громкими победами и мировой славой. Од­ но другому, значит, не помешало. Имею в виду опять же благополучие. Материаль­ ное. Нам никто не оставлял и не оставит в наследство миллионы, у нас нет родовых поместий и бабушкиных капиталов в ко­ ваных сундуках, за малым исключением, кормимся мы своими руками и своей го­ ловой, и тем более непонятно, откуда взя­ лась в нас этакая широта и снобизм? Ро­ дители устраивают пышные свадьбы, соби­ рая за столы сотни гостей, влезают ради этого разгула в долги и годами потом их выплачивают, соревнуются в том, кто бо­ гаче вырядит свою дочь или сына, пуска­ ются во все тяжкие, чтобы устроить свое нерадивое чадо в институт, втолкнуть его насильно туда, хотя чадо — при ближай­ шем рассмотрении — к наукам и усердию не способно. Зачем, спрашивается, толка­ ют? Говорят, теперь престижно, говорят, без диплома нынче никуда. Семья, и только она, создает тот миро­ воззренческий стереотип, который часто просто не под силу выправить школе, ком­ сомолу и . другим организациям, связанным так или иначе с подрастающим поколени­ ем. Ведь именно домашняя философия за последние десятилетия изобрела присловья, вошедшие в наш обиход, к сожалению, прочно и, кажется, надолго: «это нам до лампочки, до фени», «от работы кони дох­ нут», «работа не медведь, в лес не убе­ жит», «блат выше наркоматов» и так да­ лее. И автор этих афоризмов — воинству­ ющий обыватель, ловкий и злой, спекулянт и жулик, преуспевающий за счет нашего разгильдяйства и благодушия. И лишь в том случае, когда острые перья публици­ стики, веское и бескомпромиссное слово общественности и, значит, каждого из нас, у кого есть совесть, будет направлено про­ тив этой зловещей фигуры, мы многое вы­ играем, мы отстоим свою молодежь, мы обязаны, это сделать во что бы то ни ста­ ло! Честно пытаюсь определить, вспоминая собственное детство, лучше мы были или хуж е теперешних подростков? Не лучше и не хуже, по-моему. Кое за что приходит­ ся краснеть спустя годы, кое-что навевает легкую грусть, когда сознаешь с полной и безусловной очевидностью: это уж е не пов­ торится. Ушло, укатилось за горизонты. Невозвратно. Всякое бывало. Мы ведь тоже были детьми своего времени, военного, неприют­ ного. Кроме голода и холода, наше отро­ чество отмечено безотцовщиной. Однако, как ни стараюсь, не могу вспомнить, что­ бы я или мои товарищи били фонари, ло­ мали скамейки или, скажем, издевались над лошадью. Чего уж нет, того нет. Спра­ шиваю себя, почему ж е так, почему же нет? Ну, потому, наверное, что, во-первых, рано начали работать, по необходимости — чтобы выжить. Уже в первом классе во­ зил на санках из тайги по глубокому и неизъезженному снегу дрова — их пожира­ ла с неистребимым аппетитом печка-гол­ ландка в нашем классе, потом наступила длинная, как век, картофельная страда, она не кончилась и после войны. Мы ез­ дили на поезде и ходили пешком на кол­ хозные поля — сажали, окучивали, копали, грузили. Потом ведь была и своя картош­ ка, и без нее семье не сдюжить. Итак, работа. А во-вторых? Во-вторых (и сверстники мои, особо из тех, кто рос в деревне или на селе, не д а­ дут слукавить), социальный климат был другой. Тогда каждый взрослый считал своей непременной обязанностью пресечь своеволие или хулиганство на корню. Возьмешь, бывало, папироску, закуришь и тут же схлопочешь по зубам от первого же попавшегося навстречу мужика или тетки. Стрельнул из рогатки, тотчас ж е воспослед- ствует кара здесь же, на улице, а потом и дома. Когда на тебя смотрят десятки глаз, смотрят с тревогой и заинтересованно, ни­ куда свои грехи не спрятать. Память подсказала мне вот такой слу­ чай. Это было после войны сразу, учился я тогда в шестом классе, кажется. Наша буйная пацанячья фантазия изобрела спо­ соб проверки на храбрость и выдержку: мы пересекали дорогу автомобилю, идущему на полном газу. Кто ближе других к бам­ перу проскочит, тот и первый, самый, зна­ чит, удалой... Я бежал последним и даж е вроде щекой, лицом, поймал удушливое тепло мотора, «полуторка» затормозила так резко, что задок ее занесло, на асфаль­ те отпечатался вихлястый черный след, и запахло паленой резиной. Я триумфально поднял руки, как и положено победителю, но торжество мое было коротким; из ка­ бины выскочил шофер, пожилой, в солдат­ ской гимнастерке и пилотке со следом от звездочки, схватил меня за плечо цепко, крутанул к себе и стал драть мне ухо. Бы­ ло больно, конечно, но я в тот момент успел и удивиться: в глазах того дядьки стояли слезы. Теперь-то я понимаю: он ж а­ лел меня, жалел себя и был счастлив, что