Сибирские огни, 1988, № 2

собность у него появилась после войны, а раньше^— рассказывала мать — он спал, как убитый, и хоть из пушки стреляй — не услыш^ит. Сидеть возле отцов-инвалидов было тоскливо, слуш ать их байки скучно. Если бы про войну что-нибудь говорили, а то разведут бесе­ ду, как бабы на посиделках: кто как раньше жил Да в парнях гулял. Послушаешь и сомнение берет, были ли они на войне-то? Больно уж робкие какие-то, не геройские. Берег рядом обвалится, так вздрогнут все разом, встрепенутся, как голуби от выстрела, и давай нас от воды понужать. А ведь все фронтовики — в гимнастерках, битые, контуженные, безрукие-безногие. И вообще в то время поче­ му-то не любили вспоминать войну, видно, нахлебались ее по горло. У моего отца не было совсем никакой фантазии. Лежим с ним на берегу, а в небе где-то бекасы летают, невидимые. Весенними вече­ рами у них гон начинается: поднимется бекас высоко-высоко, а потом растопырит хвостовые перья и пикирует к земле. Звук полу­ чается, будто у штурмовика над передовой. Когда я отцу об этом сказал, он лишь печально головой покивал: — Д ур ак ты, Степка... Это же бекас летает, куличок такой. А у самолетов-то звук другой, совсем другой... Аж нутро выворачивает. Если на берег не приходил Колька Смолянин, мы так и маялись от скуки. Ведь никуда же не отойдешь далеко, отцам да дедам то попонку перестелить, то попить, то еще чего, пока они от черемухо­ вого запаха не разомлеют и не заснут. Кольке приводить на берег было некого, поэтому он болтался в одиночку и поджидал нас в че­ ремушнике. Мы бегали к нему в кусты, приносили табаку, спички — заранее задабривали, чтобы он дал мячик поиграть в лапту. Н асто ­ ящий резиновый мяч был один на все Великаны. Когда, наконец, наши засыпали, мы собирались на краю поляны и еще долго сидели, ожидая Ильку-глухаря. Его безрукий отец был самым неугомонным, толкал засыпающих, будил и просил поговорить с ним. А еще знака­ ми просил Ильку вертеть ему самокрутки, одну за одной. Знаки он давал губами и, на первый взгляд, все одинаковые — что закурить, что попить-поесть, но глухонемой Илька все сразу понимал. Играть мы не начинали без него потому, что Колька ждал Илькиного кисе­ та, чтобы завернуть настоящую «козью ножку». Уворованного нами табак а хватало на две затяжки, а Илька же курил в открытую и владел отцовым кисетом. И вот, когда Колька пихал в карман горсть Илькиной махорки и доставал мячик, начиналась игра. Редко когда мы наигрывались вдосталь. Обычно чей-нибудь подопечный просыпался, звал к себе, и тогда просыпались другие, начинали про­ ситься домой, поскольку вечерело и от Рожохи тянуло сыростью. Но чаще всего Кольке просто надоедало играть, он ловил мяч, прятал его и садился в черемушнике курить. Мы бегали на берег глянуть на своих мужиков, и если там все было в порядке, то шли к Кольке, и у нас начинался свой разговор. — Что, ребзики? — спрашивал Колька.— Кто сегодня со мной к Любке пойдет? Я ей скаж у, она даст. Мы помалкивали, а он сдержанно смеялся, покуривал, сбивая пе­ пел указательным пальцем. —- Ладно, подрастете — возьму кого,— снисходительно обещал он.— Салапеты еще, гвоздики... Колька был старше меня года на два, но уж е испытал все на свете. Однажды мы поиграли в лапту — еще сыро было на поляне, кое-где лежал снег, и наши неходячие отцы с дедами отлеживались по избам,— и Колька позвал нас на конбазу. — Хотите поглядеть? — таинственно спросил он.— Кто хочет — айда! Мы пошли все, поскольку отставать было нельзя и отказываться тоже. Колька зашел в конюшню к Любке, которая выгфебаЛа ’ навоз из денников, залезлй- ' на '^'стрёхгах.