Сибирские огни, 1988, № 2

...Он был ростом ниже меня, и я хорошо видел его тонкое лицо, украшенное хо­ леной бородкой, красивый лоб под седоватыми волосами и удивительно молодые глаза: смотрели они не совсем понятно, как будто ласково, но в то же время вызы­ вающе, задорно. — Вам не нравится, как я говорю? — спросил он и, точно утверждая свое право говорить неприятности мне, назвал себя: — Я — Гарин. Читали что-нибудь?» Горький к этому времени читал «Несколько лет в деревне», которые ему «весьма понравились». Так началась близость на всю жизнь единомышленников в литературе и в по­ литике. И еще состоялось одно — роковое — знакомство: с Верой Александровной Садов­ ской, урожденной Дубровиной. По одним сведениям, познакомились они в мае 1896 года на нижегородской Всероссийской ярмарке, по другим — свел их «морской волк» и романтик К. М. Станюкович, представив Гарину эту красавицу как погибающую женщину е трагической судьбой, которую необходимо спасти. Постоянная, как инстинкт, готовность Гарина прийти на помощь умножилась на этот раз любовной страстью, захватившей его без остатка, как захватывало все, за что он брался, В своих воспоминаниях писатель С. Скиталец набрасывает портрет В. Садовской: полнеющая красавица, в особенности прекрасны были ее глаза и длинные, чуть не до земли, золотистые пышные волосы, которые в распущенном виДе могли покрыть всю ее фигуру. 10 Время от времени возникают вялые споры; имеет ли право литературоведение проникать в интимную жизнь знаменитых писателей, не работает ли это лишь на по­ требу обывательскому любопытству. А между тем такое проникновение всегда было и продолжается, несмотря на окрики целомудренных ревнителей. Чаще всего они ссылаются на Маяковского: «Я — поэт. Этим и интересен», «В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте». Тем самым они ставят знак равенства между сплетнями и поучительным для всех людей постижени­ ем нравственных глубин крупной личности. Впрочем, это разговор особый, и он меньше всего касается Н. Г. Гарина-Михай­ ловского, который откровенно распахнул перед всеми свою семейную драму в пьесе «Орхидея». Больше того, он добился постановки пьесы в театре и привез на премьеру обеих женщин — Надежду Валериевну и Веру Александровну, шокируя любопытству­ ющих зрителей. Это была поразительная потребность вынести самого себя на общественный суд, словно в случае с запальчивым увольнением десятника, это была нужда в публичном обнажении своего отчаяния, как недавно в распахнутости отцовского горя перед слу­ шателями. Не опускаясь до сплетен, тем паче, что я их просто и не знаю в отношении Ни­ колая Георгиевича, проследим этот драматический «треугольник», этот «адюльтер», только по произведениям самого писателя, как он сам счел необходимым оповестить о нем всех. Казалось бы, крепка и даже совершенна была любовь Николая Георгиевича и Надежды Валериевны, где интимное влечение и заботы о шестерых детях обогащались единомыслием и общими делами в Гундуровке и «Русском богатстве». Но вот в рассказе «Исповедь отца» был текст, вычеркнутый в окончательном, пе­ чатном варианте: «И вы идете и горько думаете: вот маленький ребенок как может отравить всю поэзию, всю красоту семейной жизни, опошлить все то, чему хотел бы поклоняться. Вам очевидным становится недостаток в дорогом вам человеке, вашей жене, недостаток, который, не будь этого, вы, может быть, так никогда и не заметили бы; она теряется в критические минуты, она, очевидно, не на высоте своего положе­ ния и не может справиться даж е с такими пустяками, как каприз ребенка. Что же дальше будет? И от такого вопроса, может быть, уже сомнения начнут закрадывать­ ся в вашу душу о том, что не поздно ли убедились вы, что взяли себе не равного работника в семью, а такого же, в сущности, ребенка, как и тот, с которым она бла