Сибирские огни, 1988, № 1
МО, вообразив, как стоял он,.неколебнмо, г-ранитно,- -перед этой дурехой безмозглой и требовал назвать имя совратителя. Ведь он небось дуби на так и формулировал: «Совратитель». Дверь в их комнату он не открыл — вышиб плечом. Две фигуры испуганно взметнулись при его появлении и — закаме нели. Ничего они не взметнулись, на самом деле. Просто Манефа и Зинаида, собравшиеся куда-то, уже одетые, стояли посреди комнаты — и резко повернулись, когда он возник в дверях, как статуя Командора. Между ними, на стуле, сидела Дульсинея в какой-то неудобной позе: одна нога в сапоге, будто загипсованная, вытянута прямо; вторая — разутая — глубоко поджата, спрятана под стул. Похоже, здесь только что происходила бурная сцена, даже схватка: видать, эти две «чернавки» насильно пытались обуть Дульсинею, чтобы «весть царевну в глушь лесную». Во всяком случае, глаза ее засияли навстре чу избавителю Телятникову такой радостью, такой любовью, что он, не в силах сделать следующий шаг, привалился к косяку. — Вот!., вот! — Дульсинея смеялась... и плакала.— А вы говорили! — Ну, все,— хмуро сказала Манефа.— Никуда она теперь не пой дет.— Она дернула за рукав Зинаиду.— Давай отсюда. Не видишь?.. Они же очумелые. Зинаида провихляла мимо Телятникова, намеренно толкнула плечом: — Чао, рыцарь бедный! Чао-какао! ...Через два дня они сняли комнатку на окраине города, у полусле пой старухи, дальней родственницы Манефы, и отнесли заявление в ЗАГС. В отделе внезапная женитьба Телятникова произвела шок. Жен щины дружно пожали плечами: дурак — и не лечится!.. Отказаться от такой партии! И ради кого! Ну, добро бы из своего стада выбрал, а то... подхватил какую-то шерочку, первую попавшуюся шлюшку. Майе даже не сочувствовали. В чем тут сочувствовать-то? Туда ему, значит, и дорога, трущобному типу — в трущобу! Где-то в начале марта Телятникова пригласил к себе завотделом. К себе — это за пластиковую стеночку, отгораживающую его каморку от остального загона. Сначала шеф торжественно объявил ему о прибавке к жалованию десяти рублей и долго, занудно внушал, что рассматривать это следует, как аванс, как веру руководства в его, Телятникова, будущий рост’ «Чего же так, втихушку? — гадал Телятников.— Ага! Мне одному, на верное? Забота о семейном человеке. Чуткость.» Но не десятка оказалась единственной причиной вызова. Покончив с прелюдией, шеф уткнул единственный глаз в бумаги и заговорил о главном: он-де просит понять его правильно, не оскорбляться, сам был молодым, знает — чувства, горячность и все такое. «Но, Владимир Ива нович, мой вам отеческий, если позволите, совет: воздержитесь пока от ребеночка. Какое-то время. Вам сейчас утверждаться надо, как специа листу, супруге — она ведь студентка, насколько мне известно? — закан чивать учебу. А ребеночек свяжет вас — это неизбежно. Еще раз про шу — не поймите превратно.» Телятников знал, что все отдельские новости проникают за перего родку к завотделом с большим опозданием, но чтобы с таким! «Увы, дядя!» вздохнул он про себя. Позавчера его Дульсинею положили в больницу, на сохранение беременности. Она трудно, мучительно пере носила это свое состояние. Держалась, правда, мужественно. Когда уж^совсем худо становилось, улыбалась ему виновато: «Потерпи, ми лый.» А вот пришлось все же лечь в больницу. Теперь лежит, просит компота из консервированных вишен. Именно из консервированных Сегодня надо занести. Где только их достать? «Отеческую» же заботу шефа Телятников понял не превратно: «Бо- 86
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2