Сибирские огни, 1988, № 1

Имена пацанов я перезабыл, забыл даж е лица их — напрочь. Вспом­ нились только ножи — смутно, как сквозь туман, проступили их очерта­ ния, формы. Кстати, по конфигурации самыми трудными были кривые пиратские, с широким лезвием. Тут заказчики, случалось, привереднича­ ли, торговались... Да-да, я не задаром вооружал пацанов. «Черкесы», «пираты» и «диверсанты» (эти предпочитали исключительно финки) несли мне карандаши. Я карандашами с них брал за работу. Нищим «черкесам» выстругивал простенькие кинжальчики за половинку каран­ даша, случалось — за огрызок даже. За финские требовал целый каран­ даш. Штучные пиратские шли по два. Интересно, что я забыл об этом кусочке своей жизни. Нет, слово «забыл» тут не годится. Я н е з н а л . Не знал много лет, десятилетия. И когда вспомнил — узнал, не сразу поверил, что было это со мной. А вспомнилось как-то по-киношному. Сон привиделся — наяву. Внук подошел ко мне, протянул чистый лист бумаги, карандаш: — Д еда, нарисуй. Я взял карандаш — и... словно тонкий лучик упал на затемненную сцену, зажег тускло-желтое пятно света. И в этом пятне — рука, беру­ щая карандаш. Рука уплыла в темноту и вернулась обратно, с дере­ вянным кинжальчиком. Что это? Где я такое видел? Когда? Присни­ лось?.. Кадры замелькали, задергались: рука берет карандаш — исчеза­ ет — появляется с кинжальчиком — берет карандаш... Рука моя: ма­ ленькая, с объеденными ногтями, в занозах. Круг света начал шириться — и я увидел (и узнал) Пашку, длинно­ го, желтоглазого парнишку, и — каким-то затылочным зрением — себя: маленького, растерянного, виноватого. Пашка отталкивает мою руку с кинжалом, что-то говорит беззвучно. Ага!., он требует пиратский нож. Пашка — наш атаман, оружием бедных джигитов он брезгует. Но ведь у него только один карандаш, да и тот начатый. Что-то говорю Пашке я, мямлю — тоже беззвучно. Наверное, про два карандаша. Пашка высокомерно смотрит на меня, сплевывает. Фу ты, пропасть! Почему я так унизительно мямлю-то, почему суечусь? Ведь я не боюсь Пашку. Никогда не боялся... А-а, вот в чем дело! — я виноват, преступен. Пашка поймал меня с поличным. Немую сцену догоняет звук: — Ее кашу лопаешь? «Она» — совсем маленькая девчушка, то ли соседская, то ли хозяй­ ская, за которой я приставлен смотреть. Наверное, все же хозяйская: в конце сорокового года мы собирались переезжать в деревню и жили ка­ кое-то время на квартире. Итак, я нянчился с девчушкой, кормил ее манной кашей, сдобренной вареньем. Черпал кашу ложечкой и сначала — «ням»! — отправлял в свой рот, облизывал, а потом — «за папу, за маму» — скармливал дев­ чушке. Таким, с перемазанными кашей губами, и захватил меня быстро во­ шедший Пашка. Он зыркнул кошачьими глазами по комнате, остановил их на мне, все понял и... насмешливо одобрил: — Ее кашу лопаешь? От растерянности я кивнул, сглотнув слюну. Получилось — кашу доглатываю. Мое замешательство и решило исход торга. Пашка унес роскошный пиратский нож — за неполный химический карандаш. А я остался мелким гаденышем, паскудником. Тот далекий Пашкин визит (правда, я многие годы не мог, да и не пытался, восстановить — чей именно) и оставшееся после него чувство гадливости к самому себе запомнились на всю жизнь. А вот зачем приходил Пашка — высветил внезапный этот лучик. И всю мою «ору­ жейную мастерскую» он высветил вдруг. Мою ли?