Сибирские огни, 1988, № 1
— Попер, попер, один я, вадхрдит, виноват, — Все так говорят. А понять не могут ■— каждый из нас виноват. Григорьев сказал, что меня надо посадить вместе с ними. Может быть, и надо. Знаешь, за что? За то, что я эти слова только теперь говорю, а мне их надо было говорить раньше. Раньше надо было! О людях д у мать, а не о справках. У нас ведь как? Вызвал, наорал, бумагу сочи нил,— готово! Ты работу провел, ты свое дело сделал, ни одна комис сия не подкопается. Лишь бы бумаги были. Вот они, бумаги!— Карпов схватил несколько папок и шваркнул их об стол.— Тут про все написа но. А людей-то в деревне нет. Людей в тюрьму посадят. А мы собира емся, совещаемся, пустомелим. Столько воды с трибуны нальем — за хлебнуться можно. А дойдет дело до конкретного Васьки, до конкрет ной Файки — руками разводим. Потому что не знаем их и знать не хо тим, они нашему спокойствию мешают. Вот в чем главный мой грех, за него и судить надо. — А я не поп, чтобы каждого исповедовать! У меня план, у меня ра бота, совещания чуть не каждый день. То в райком, то в райисполком, то к черту на кулички. Когда мне с ними по душам разговаривать? У меня этих душ триста штук с лишним! И еще. Все виноваты! А они? Са ми? О них ты ни слова не сказал! — А они уже наказаны. Они сами себя из нормальной жизни вы черкнули. Но мы-то не должны были этого допустить! Проспали, прозе вали... И опять шестеренки... — Какие шестеренки? — Да так... На разных берегах, на том народ, а тут мы с тобой, еще и хотим, чтобы нас услышали. — Ты и на суде будешь это говорить? — Буду. — Снимут тебя с работы. Точно. И ничего не докажешь. Ты же через край хватил. И кто тебе право такое дал? — Кто право дал? Машина здесь твоя? Поехали. Куда? — Поехали, узнаешь. Через несколько минут они были возле больницы. Посреди высокого крыльца, усыпанного снегом, была вытоптана мокрая дорожка до самых дверей, обитых синим шерстяным одеялом. В стороне от дорожки, у пе рил, переминался с ноги на ногу Кузьма Дугин, держал в руках стакан, обернутый бумагой и -перевязанный нитками. — Ты чего тут? — Сало это, барсучье... от простуды... Выглядел Кузьма пришибленным, суетливым, заглядывал в глаза то директору леспромхоза, то Карпову и обжимал стакан ладонями, словно грел сало. Карпов первым прошел в больницу, за ним, неохотно, директор лес промхоза и последним — Кузьма. Они остановились в коридоре. Оста новились сразу, как по команде. В нос ударил удушливый запах ле карств, а в уши — громкий, надсадный крик. Он долетал из палаты, рас положенной напротив. Через матовое стекло было видно, как там мета лись неясные тени. Из палаты вывалилась грузная, в поту, врач Бори сенкова. А следом за ней еще громче, яснее и злее крик; — Уйдите! Гады! Не хочу! Уйдите! Ненавижу! Всех ненавижу! Га-а-ады-ы! Это кричала Поля. Раздался звон стекла, забрякали осколки, крик осекся, Борисенкова метнулась назад. Голос у Поли сорвался, она захрипела что-то невнят ное, потом и хрип прекратился, стало слышно, как она всхлипывает. Через несколько минут все стихло. Вышла Борисенкова, тяжело опусти лась на стул. — Плохо, Дмитрий Павлович. У нее воспаление легких, но это пол беды, вылечим. Жить она не хочет... Понимаете? 58
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2