Сибирские огни, 1988, № 1

ся, и этого короткого замешательства ей хватило, чтобы вырваться. Нагнувшись, растопырив руки, она закружила по комнате, не переста­ вая материться, и судорожно искала хоть что-нибудь тяжелое или острое, чем можно было бы ударить, ударить и оборониться, защитить себя. Ревякин, топая сапогами и хрипло дыша, пытался перехватить ее и не мог — Галина ускользала. Дьявольская, неимоверная сила про­ снулась в ней, а тут еще и руки наткнулись на тяжелое, сосновое полено и она взмахнула им над своей головой, как топором. Ревякин медленно попятился к двери, настороженными, злыми глазами карауля каждое ее движение, у порога он резко повернулся и выбежал. Галина бросила на пол полено, неровными, спотыкающимися шагами добрела до лавки и, обессиленная, села. В эту минуту ни слез у нее не было, ни жалости к самой себе, ни злости к Ревякину — одна лишь черная пустота. И с ощущением этой черной пустоты она пошла назавтра в сельсовет к Карпову, даже не давая себе отчета и точно не зная — зачем туда идет? Видно, брезжила, маячила надежда, что хоть там ее поймут. Кар­ пов был занят, писал какие-то бумаги. Поднял на нее сердитые глаза и спросил; — У тебя чего? Надолго? Ну, если надолго, давай завтра. Некогда мне. Галина согласно кивнула, вышла из сельсовета и неожиданно для самой себя оказалась в «Снежинке». Вечером, уже после закрытия, распьяным-пьянехонькой сидела она у Фаины, плакала и рассказывала ей про свою горькую судьбу. Фаина ее почти не слушала, лишь время от времени согласно кивала головой и повторяла: — Д а плюнь ты на них! Ко мне приходи, я ни к кому не ревную, на наш век хахалей хватит! И подливала, подливала в стакан, благо, водки было много — Гали­ на принесла из дому с собой немалые деньги. От Фаины она не выходила два дня, а потом, за короткое время, дорога к ней сделалась привычной и нужной. Ненадолго трезвея, смотрела на саму себя и приходила в ужас, но остановиться не могла, как не может сразу остановиться разо­ гнавшийся на полных парах поезд. Когда их вызвали в сельсовет, чтобы снять стружку, и когда она увидела там Ревякина, заседающего в какой-то комиссии, выбритого, в выглаженной рубахе, правильного и строгого, ей показалось, что со звоном оборвалась невидимая и последняя ниточка, которая связывала ее со светлым прошлым. А раз так, то и море по колено. И Галина по­ брела по грязной, мутной воде, не замечая ее. Обо всем этом она хотела рассказать Карпову, рассказать и облег­ чить душу. Но в последний момент замешкалась, задумалась и остано­ вилась. Она была уверена, что Карпов ее не поймет, да и не захочет понять — слишком уж большое теперь между ними расстояние. — Чего молчишь, давай,— поторопил Карпов. Ему было сейчас неуютно, неудобно и, не зная еще настоящей причины, он не очень-то и хотел, чтобы Галина рассказывала. И еще с удивлением, с неожидан­ ным для себя открытием подумал, что он не умеет разговаривать с людьми, не умеет вызывать их на откровенность, потому что привык разговаривать по-другому, там, в сельсовете, где ему было легче в привычном своем мундире, застегнутом на все пуговицы. — Поздно уж теперь,— медленно, нараспев, сказала Галина.— Лег- ше не будет. Без толку говорить. За совет, Дмитрий Павлович, спасибо, только я без тебя решила— уезжаю. Заявление вот написала. Она замолчала и поднялась. Карпов тоже встал, понимая, что разго­ вор, который так и не получился, закончился и надо прощаться. Он по­ прощался и вышел. Уже с улицы глянул в окно и в щелку между зана­ весками увидел Галину. Она ничком лежала на столе, словно перелом­ ленный стебель осоки.