Сибирские огни, 1988, № 1

Чтобьн в груди, гд« омут мглиетьйй. Роился жемчуг серебристый И звезды бороздили глуби. Овсянник бурого голубит Косматой пясткой земляники. Мои же пестряди и лыки Цветут для милого Китая, Где в золотое море чая Глядится остров — губ коралл И тридцать шесть жемчужных скал; За перевалом снежных пик Мыс олеандровый — язык. Его взлюбили альбатросы За арфы листьев и утесы, За славу крыльев в небесах. На стихотворных парусах Льобимый облик, как на плате. Волной на пенном перекате Свежит моих седин отроги... У медной пышуьцей берлоги. Где на любовь ворчит топтыгин, Я доплету, как лапоть, книги Таежные, в пурговых хлопьях. И в час, когда заблеьцут копья Моих врагов из преисподней, Я уберу поспеьино сходни: Прощай, медвежий самовар! Отчаливаю в чайный пар, В Китай, какого нет на карте. Пообещай прибытье в марте. Когда фиалки на протале. Чтоб в деревянном одеяле Не зябло сердце-медвежонок, Неприголубленный ребенок! 1933 Прощайте, не помните лихом. Дубы осыпаются тихо Под низкою ржавой луной, Лиьиь вереск да терн узловатый. Репейник, как леший косматый Буянят под рог ветровой. Лопух не помянет н лошадь. Дубового хвороста ношу Оплачет золой камелек, И в старой сторожке объездчик. Когда темень ставней скрежещет. Затянет по мне тютюнок. Промолвит: минуло за тридцать. Как я разохотился бриться, И ластить стрельчатую бровь. Мой друг под луною дубовой. Где брезжат огарками совы. Хоронит лесную любовь! И глаз не сведет до полночи. Как пламя валежину точит. Целует сухую кору... А я синеватою тенью Присяду рядком на поленья. Забытый в ненастном бору. В глаза погляди, Анатолий: Там свадьбою жадные моли И в сердце пирует кротиха: Дубы осыпаются тихо Под медно-зеленой луной. Лишь терний да вереск шальной Буянят вдоль пьяной дороги, Мон же напевы, как ноги. Любили проселок старинный. Где ландыш под рог соловьиный Подснежнику выткал онучки. Прощайте, не помните лихом! Дубы осыпаются тихо Рудою в шальные колючки. 1933 Старикам донашивать кафтаны. Сизые над озером туманы, Лаптевязный подорожный скрип... Нет по избам девушек-улыб. Томных рук и кос в рублях татарских. Отсняли в горницах боярских Голубые девичьи светцы. Нижет страстнотерпные венцы Листопад по Вятке, по Кареле: Кам'ень-зель, оникс и хризолит. Забодали Мономахов щит Туры в белозубые метели. Он — в лохмотах бархат, ал и рыт. Вороном уселся, злобно сыт. На ракиту, ветер подорожный, И мужик бездомный и безбожный В пустополье матом голосит: — Пропадай, моя телега, растакая бабка-мать! Где же ты, невеста — павья стать, В аравийских паволоках дева! Старикам отжинки да посевы. Глаз поречья и бород туман. Нет по избам девушек Светлан,— Серый волк живой воды не сыщет. Теремное светлое кладбище Загляделось в медный океан. Узорочье, бусы, скрыни, прялки — Но в тюки увязаны русалки, Дед-Мороз и святки с Колядой. Им очнуться пестрою гурьбой. Содрогаясь, в лавке антикварной. Где же ты, малиновый, янтарный Русский лебедь в чаше заревой!! Старикам донашивать кафтаны. Нам же рай смертельный и желанный. Где проказа пляшет со змеей! 1932 Москва! Как много в этом звуке Скворешниц, звона, калачей. И нет в изменчивости дней За дружбу сладостней поруки! 170 Ах, дружба — ласточек прилет. Весенний, синий ледоход И пихты под стерляжьей Вяткой. Ты вновь прельстительной загадкой