Сибирские огни, 1988, № 1

Упала на панельньай слизень В семиэтажьи, на карнизе, Как дух, лунатик... Бьют часы По темени железной тростью. Жемчужину ночной красы. Отужинать дождусь я гостью Хвостатую, в козлиных рожках. Она в аду на серных плошках, Глав-винегретчиьга Авдотья. Сегодня распотешу плоть я Без старорусского креста, И задом и губой лапта. Рогами и совиным глазом1„ Чтоб вередам, чуме, заразам Нашлося место за столом В ничьем, бездомном, не живом Где кровушка в бокалах мутных И бесы верезжат на лютнях Ослиный марш — топ-топ, топ-топ; Меж рюмочных хрустальных троп Ползет змея — хозяйка будней. Вон череп пожирает студни, И в пляс пустились башмаки! Колотят в ребра каблуки. А сердьге лает псом забитым, У дачи в осень позабытым! Ослепли ставни на балконе. Укрылись листья от погони Ловьга свирепого — ненастья. Коза — подруга, сладострастья Бокалом мутным не измерить! Поди и почеши у двери Свой рог корявый, чтоб больней Он костенел в груди моей! Родимый дом и синий сад Замел дырявый листопад Отрепьем сумерек безглазых — Им расвьвести сурьмой на вазах. Глядеться в сон, как в воды мысу Иль на погосте барбарису! Коза-любовница, топ-топ, И через тартар, через гроб К прибою, чайкам, солнцу-бубну' Ах, я уснул небеспробудно: По морям — по волнам. Нынче здесь, а завтра — там! — Орет весенний переулок, И голоса, вином из втулок. Смывают будни, слов коросту... Не верю мертвому погосту. Чернявым рожкам и копытам. Как молодо панельным плитам И воробьям задорно-сытым! 1932 Хозяин сада смугл и в рожках. Пред ним бегут кусты, дорожки И содрогается тюльпан. Холодным страхом обуян. Умылся желчью бальзамин. Лишь белена да мухоморы Ведут отравленные споры. Что в доме строгий господин. Что проклевал у клавесин Чумазый ворон грудь до ребер. Чтоб не затеплилася в небе Слезинкой девичьей звезда. Седея, ивы у пруда Одели саваны и четки — Отчалить в сумеречной лодке К невозмутимым берегам, ф Хозяин дома делит сам Пшеницу, жемчуг, горностаи, И в жерла ночи бесов стаи Уносят ьцедрую добычу. Я липою медыни сычу. Таинственный, с дуплистым глазом, О полночь вижу, как проказам. Нетопырям, рогатым юдам Ватага слуг разносит блюда, Собачий брех, ребячьи ножки, И в лунном фраке по дорожке Проходит сатана на бал. Дуплистым глазом видя зал, Я, липа, содрогаюсь лубом. Но вот железным мертвым зубом И мне грозят лихие силы; В саду посвистывают пилы Марш похоронный вязам, кленам, И белой девушкой с балкона Уходит молодость поэта... То было в бред и грозы лета. Мне снился дом под старой липой, Медынью лунною осыпан, И сельский бал. На милом бале, В жасминном бабушкином зале. Мы повстречапися с тобой. Ручей с купавой голубой. Не слава ли — альбомной строчкой Над окровавленной сорочкой. Над угольком в виске — бряцать!! Пускай поплачет ива-мать. Отец — продроглый лысый тополь. Уехать бы в Константинополь, Нырнуть в сапог, в печную сажу. Чтобы в стране прорех и скважин Найти мой бал и в косах маки — На страх рогатому во фраке: Ему смертельна липа в шали... 1933 Мой самовар сибирской меди — Берлога, где живут медведи. В тайге золы — седой, бурнастой — ф Ломает искристые насты. Ворчун в трубе, овсянник в кране. Лесной нехоженой поляне Сбирают землянику в кузов. На огонек приходит муза, ’ Испить стихов с хблосГяьчом И пораспарить в горле ком Дневных потерь и огорчений, Меж тем как гроздьями сирени Над самоваром виснет пар, И песенный старинный дар В сердечном море стонет чайкой И бьется крыльями под майкой. За революцию, от страху. Надел я майку под рубаху.