Сибирские огни, 1988, № 1

работать за слесарным верстаком или на токарном станке, чтобы ему было легче в жизни, чтобы он, владея, как говорили в старину, рукомеслом, чувствовал себя сво­ боднее и независимее, а привить бедному статистическому школьнику трудовые на­ выки. Нет, он покидает школу с красивой гербо­ вой бумагой, что-то зная, чем-то не владея и, как правило, ничего не умея. Он выходит в жизнь коллективистом в том смысле, что трудно противостоит чужому влиянию, ко­ торое, как мы знаем, не всегда оказывается добрым. Ко всему сказанному следует добавить, что человек, ничего не умеющий, ни разу не порадовавшийся вещи, сделанной своими руками, неминуемо становится потребите­ лем. А это в свою очередь и для самого че­ ловека, и для человеческой общности созда­ ет ряд проблем, главные из которых: разоб­ щенность, угасающее чувство благодарно­ сти. Связующая нить всеобщего созидания истончается и грозит разорваться вовсе. Еще недавно для большинства людей было трудно выбросить отслужившую вещь не потому, что она имела какую-то потреби­ тельскую ценность, а потому, что хранила теплоту рук своего создателя. Это было не­ практично, но в этом содержалась глубокая человеческая мудрость, высшая в сравнении с примитивным практицизмом. Оказывается, что старые, никому не нужные вещи могут воспитывать доброту, наводить на размыш­ ление о единстве всего сущего на земле, а по­ стоянная потребительская жажда рождает жестокость и вандализм. В потребителе та­ ится разрушитель — это аксиома. Но потре­ битель не только опасный, он глубоко не­ счастный человек, ибо он не осуществил се­ бя на земле как личность, не добавил жизни капли своей уникальности. А теперь давайте подумаем над такими привычными словосочетаниями: «счастливое детство», «дети — единственно привилегиро­ ванный класс в нашем обществе». С нашей, родительской, точки зрения это не вызывает сомнений. Дети живут лучше нас, лучше едят, красивее одеваются, у них больше раз­ влечений. Но вот с точки зрения детей это не вы­ глядит так бесспорно. Во-первых, в слово «счастье» родители и дети вкладывают свой • смысл, а привилегии, которые предоставля­ ет старшее поколение младшему, не кажут­ ся второму такими уж привлекательными. «Организованное» счастье вызывает сти­ хийный протест. Мы, старшие, сознательно или бессознательно стараемся «племя мла­ дое» отгородить и от него откупиться, чтобы оно не доставляло нам лишних хлопот. Но, может быть, лучше пошире открыть ворота этого всеобщего интерната детства, лишить растущего человека придуманных нами при­ вилегий, памятуя о том, что ребенок хоть и маленькая, но вселенная и он хочет, чтобы с ним разговаривали на равных! А закончить мне хочется возвращением к далеким сороковым годам, с которыми сов­ пало мое детство. В сорок восьмом году со мной случилось чрезвычайное происшествие. С ватагой голопузых и привычно не сытых огольцов я бродил по городу. Как мы очу­ тились возле нашего дома, я не помню. Ско­ рее всего в надежде разживиться чем-либо съестным. Тихим татем, чтобы никто меня не обнаружил и не приобщил к труду сверх моих постоянных обязанностей, я проскольз­ нул на кухню, но, к своему разочарованию, ничего съестного не обнаружил. Зато на по­ доконнике я увидел хозяйственную сумку и торчащий из нее уголок знакомой мне ко­ сынки. Я понял, что из деревни приехала родственница, человек добрейшей души. Она до сих пор живет в той же деревне, выра­ стила четверых сыновей, растит внуков... Зная ее скромность и щепетильный харак­ тер, я специально не называю ее по имени. Ну, так вот. Хотя чужие сумки открывать самое поганое дело, но в ней могла быть краюха хлеба, я не выдержал и открыл. Краюхи там я не обнаружил, но на дне ле­ жала бумажка, свернутая, как аптечный порошок. Я, конечно, сразу понял, что там деньги. Не помню, было ли у меня внутрен­ нее борение, когда я разворачивал этот «порошок», но помню, что лежало в нем три двадцатипятирублевых бумажки, одну из них я взял и так напугался, что, не закры­ вая сумки, опрометью бросился из дома и со двора. Я так быстро бежал по улице, что ватага за мной едва поспевала. А когда я, наконец, запыхавшись, остановился, то мне показалось, что если я разожму кулак, то в нем будет пусто. Но чуда не произошло. Двадцатипятирублевка лежала в кулаке, смятая в тугой комок. Ватага радостно за ­ вопила. Ничего не оставалось, как четверт­ ную эту потратить. Напомню, что двадцать пять рублей сорок восьмого года соответст­ вует нынешним двум с полтиной. Конечно, морального смысла поступка это не меняет, лишь дает представление о масштабе цен. Четвертную мы «реализовали» исключи­ тельно на мороженое, и я вернулся домой поздно вечером с липкими руками. Дом ме­ ня встретил трауром. В глазах моей бабуш­ ки и теток было не столько гнева, сколько испуга и недоумения. Родственница чувст­ вовала себя очень неловко и пыталась меня оправдать. — Сдача есть? — сурово спросила меня бабушка. Сдачи, конечно, никакой не было. — Ну, подожди, вот дед приедет... Ожидание деда, который работал на под­ собном хозяйстве и приехал через неделю, превратилось в медленную пытку. Не помню точно, был ли я бит, или как-то обошлось, хотя вполне допускаю, что дед меня выпо­ рол, как было положено в таком случае. Но не это осталось в памяти. Год спустя, с той же примерно ватагой, пошли мы на дровя­ ной склад, который располагался на берегу Иртыша, в районе улицы Банной (ныне Ко­ сарева) складывать в поленницы швырок, чтобы заработать. Тогда это делалось очень просто, без волокиты и формальностей. Ес­ ли пацан или там девчонка хотят зарабо­ тать, пусть работают. Во-первых, зря не шляются, а во-вторых, деньги в дом. Пусть втягиваются. Работали в тот день мы на со­ весть. Десятник замерил нашу поленницу и против каждой фамилии проставил по двад­ цать пять рублей. Фантастическая сумма! И получили мы эти деньги в конторе в тот же вечер. Надо ли рассказывать, с какой гордостью я при­ нес их домой и отдал бабушке?! — Неужели за один день? — спросила она. — Да,— сказал я.— Устали смертельно. — Конечно. Деньги-то ведь немалые.