Сибирские огни, 1988, № 1

клокочет, кипит и бросает нашу лодку. Какой-то ужас, дикий уж ас сковывает, и соз­ нанье в то же время работает с непередаваемой ясностью... Неизбежный конец, и дшсль о жене, уже случайная, равнодушно оставляет уже мертвую душу... Словом, я струсил так постыдно, как никогда и не мог предположить. А этот ужас сознания страха и бессилие совладать с ним? О, как это ужасно, когда человек познает вдруг предел своих сил, своего «я»... Нас выбросило на берег». Через несколько дней в том же Цихисдзири Михайловский сидел на круче и завт­ ракал вместе с десятником и рабочими. Далеко внизу плыл плот с четырьмя турка­ ми. И опять налетел шквал, «и уже раздирающий душу крик четырех турок на плоту... А плот уже разбит, и четыре турка, каждый обхватив два бревна, ныряют там среди разорванного плота... И на нас, сидящих на берегу, налетел уже шквал, как ножом, резким ветром срезал наши шляпы, завтрак, свист бури, грохот моря и, заглушая все, нечеловеческий крик о помощи.. Я уже ничего не сознаю... Ноги мои, нервы мои — сталь, и я стремглав несусь вниз, по кручам, куда заглянуть было страшно за мгнове­ ние... за мной летят другие. Мы уже в лодке и отплываем... мы каждое мгновение вот-вот опрокинемся... Что ж, опрокинемся... И мне весело, и я беззаботно напеваю какую-то веселую песенку»... Всех четырех турок спасли. Но дело в том, как проявился характер. Страх, ужас оттого, что ты беспомощен, что от тебя ничего не зависит, не помогут ни ум твой, ни ловкость, ни сила, когда ты обречен пассивно ожидать гибели. Но вот ты сознатель­ но бросаешься навстречу опасности, ты владеешь ситуацией, а не она тобой, ты сам вызвал ее на себя, а не попал в нее обреченно, и тогда ни малейшего страха нет, а есть веселый восторг. Недели две спустя Михайловский задержался на работах и возвращался ночью один, без конвоя. В лесу он наткнулся на шайку, турки схватили его лошадь под уздцы. Но подошел старик в чалме и объяснил ему скорей жестами, чем словами, что он свободен, что его узнали и благодарят за спасение их сотоварищей. Вообще, обстановка здесь была редкостно своеобразной. Батумский порт получил на два года права «порто-франко», беспошлинного ввоза и вывоза товаров. С трудом можно было купить молоко и яйца, зато сколько угодно и дешево приобретался лионский бархат и брюссельские кружева, шампанское и мебель. Все это продава­ лось прямо с пароходов, потому что никаких магазинов не было. Михайловские, о их, можно сказать, родовой привычкой к комфорту, да еще с размахом мужа, кото­ рый умел зарабатывать, но не умел копить деньги, выписали из Марселя изящную мебель. Всего несколько месяцев и довелось-то попользоваться ею, потому что вскоре пришлось покинуть Кавказ. Инженер Политковский взял строящийся участок себе в подряд, предложил уча­ стие в нем и помощнику. 'Гот, как и на Бендеро-Галацкой линии, отказался. Отказ не помешал им работать слаженно. Но вот в одном месте, по расчетам Михайловско­ го, необходимо было поставить отводную трубу, чтобы укрепить полотно. Политков­ ский не захотел тратить лишние деньги, даже, чисто инженерные доводы на него не подействовали. Подрядчик, выкраивающий для себя выгоду, оказался в нем сильней инженера. Михайловский подал прошение об отставке. В очерке «Несколько лет в деревне» он так объяснил этот свой демарш; «По специальности я был инженером путей сообщения, но бросил службу за полной неспособностью сидеть между двумя стульями: с одной стороны, интересы государства, с другой, личные, хозяйские». Он решил, что вернется к своей профессии лишь тогда, когда дождется казенного строительства железных дорог в России. Наскоро продав за бесценок марсельскую мебель, Михайловские покинули. Кяв-- каз в феврале 1882 года. На пароход пришли провожать их четверо спасенных турок и снабдили на дорогу сладостями. Пароходом приплыли в Одессу, навестили постаревшую Глафиру Николаевну, се­ стер, и уехали в Самарскую губернию, где у Надежды Валериевны было имение, до­ ставшееся ей от матери. И.мение оказалось маленькое, окруженное лесом, плохо приспособленное д л я по­ стоянного жилья, для хозяйства. Кое-как прожили в нем лето. Николай Георгиевич впервые бездеятельно отдыхал за четыре года самостоятельной жизни. Всего четыре