Сибирские огни, 1987, № 12

Утром она выглядела усталой, но спокойной. Словно вместе с ночной тьмой исчезли, растаяли сомнения и страхи. — Когда уезжаешь? Сказать «уезжаете», наверное, язык не повернулся, а может, надея­ лась, что передумает он и оставит Сыновей дома. Григорий Иванович ответил, избегая взгляда жены: — Будем собираться. Вот и все. Новый день втянул ее, как и всегда, в круговорЬт не­ скончаемых дел и забот — и она ушла в них с головой. Григорий Ивано­ вич, напротив, был выбит из привычной колеи, не знал, с чего начинать, за, что браться... Все валилось из рук. Й в мастерскую вошел он в это утро с тяжёлым и смутным чувством. Постоял у мольберта, затем снял подрамник с холстом, с которого счистил вчера, убрал неудавшийся пейзаж... Странно, как будто и не было ничего. Взял со стола старую колонковую кисть, потрогал пальцами и слегка развел жестковато-уп­ ругие волосяные концы. Двадцать лет он хранит эту кисть, как аму­ лет, как дорогую память о великом своем учителе... А может, она, эта кисть, хранит его и спасает в трудные минуты? Гуркин вздохнул и по­ ложил кисть на место, подумав: «Надо взять ее с собой непременно. Теперь мне без нее нельзя...» Потом он взял со стола блокнот и полистал его, разглядывая рисун­ ки и наброски, сделанные нынешней зимой и весной в бийской тюрьме. Знакомое лицо глянуло с одной из страниц гневно, и Гуркин как будто услышал въяве неуступчиво-твердый и жесткий голос: «Идти на прими­ рение с теми, кто в трудную пору ножку подставил Советской власти? Никогда!» Гуркин вспомнил, как однажды ранним утром разбудили его грубые голоса, топот сапог и грохот железной двери: «Собирайся! Выходи!» Он вскочил и сел на топчане. Кто-то грубо толкнул его в плечо: «А ты ле­ жи! Чего подхватился? Дойдет черед и до тебя». Уводили его соседей. И один из них, пожилой, первым шагнув к две­ ри, остановился, обернулся и кивнул ему: «Будь здоров, художник! Не поминай лихом. И Советской власти не сторонись, потому как она и есть самая правильная...» Молодой тоже обернулся, но ничего не сказал, посмотрел только — и вышел. А взгляд остался — в памяти Гуркина, в рисунке вот этом, прямой взгляд молодого совдеповца... Куда их увели? Что с ними ста­ лось?.. , Скрипнула дверь. Вошел старший сын Василий. Изменился он за последний год сильно — вытянулся, повзрослел и говорить стал гус­ тым и ломким баском. — Телегу какую готовить? — спросил, глядя на отца разноцветными глазами: один темно-карий, другой, как у матери, голубой. И лицом он больше похож на мать, но характером в отца. Григорий Иванович держа в руках блокнот, не сразу понял, о какой телеге речь. Василий переспросил: — Телегу будем готовить или двуколку? — Какую двуколку? Нет, нет,—ответил Григорий Иванович — ни­ каких телег. Телеги нам не понадобятся. Лошади нужны. Поедем’вьюч­ ными. Ты давай-ка помоги мне упаковать картины. Послушай,_резко повернулся и внимательно посмотрел на сына,— а может, и ’вправду лучше не ездить вам со мной? и у — Договорились же,— упрямо наклонил голову Василий,— Поедем. — Ладно,— кивнул Гуркин. И вдруг заторопился: — Ну давай да­ вай, коли так, будем собираться... ’ Словно боялся, что промедлит — и передумает. Но передумывать было поздно. г ^ Когда Марья Агафоновна заглянула перед обедом в мастерскую она застала мужа и сына за странным занятием: Василий, стоя посреди мастерской на коленях, осторожно, чтобы не повредить краску, снимал 64