Сибирские огни, 1987, № 12

Четырнадцатого апреля 1919 года Гуркин был освобожден. И тотчас уехал в Улалу. Но и там, несмотря на весеннюю распутицу, затрудняв­ шую проезд, не захотел долго оставаться. И уже вскоре был в Аносе. 31 Кончился ледоход. Отшумело апрельское водополье. И Катунь по­ степенно входила в прежние берега... Весна не обманула Григория Ивановича, подарив ему немало вели­ колепных красок. Лови момент, любуйся, переноси эти краски на холст! Густо зазеленели окрестные леса, зацвел по склонам гор низкорослый и цепкий моральник. Дни стояли сухие, розовые. Все, казалось, способствовало работе, но работа не двигалась. Ут­ ром Гуркин зашел в мастерскую и долго не знал, с чего начать и за что браться, хотя работы — непочатый край. Наконец приблизился к моль­ берту с поставленным на него подрамником, ощутив запах сухой древе­ сины и масляных красок, заволновался, как это случалось всякий раз, когда он прикасался кистью к холсту... Но тут же и опустилось, оборва­ лось в нем что-то — минутное волнение угасло, уступив место холодной рассеянности. Гуркин постоял еще, посмотрел так и этак на картину, которую начал писать больше года назад, да так и не закончил. И не потому, что времени . не хватало— скорее не хватило чего-то другого... Он передвинул мольберт, чуть повернув его к окну, и пейзаж как будто ожил и слабо засветился. Но что-то беспомощное и даже ущербное проглядывало в нем — может быть, воздуха не хватало, ка­ кой-то связующей нити, а может быть... Впрочем, Гуркин чувствовал и понимал, что нынешний вариант ртой неудавшейся картины, как бы он ее ни улучшал, вряд ли достигнет желаемого уровня: как видно, тон был неверный взят и не тот путь избран... «Да, да, не тот! — решил он окон­ чательно. — А теперь, что же теперь — все сызнова. Все!» Гуркин еще немного передвинул мольберт, затем достал из ящика мастихин, легкий и гибкий, с удобной деревянной ручкой, и, несколько помедлив и поколебавшись, решился наконец, вскинул руку и резко провел сверху вниз по холсту, от неба к земле... <Холст, будто сопротив­ ляясь этому внезапному и грубому насилию, упруго заскрипел под ме­ таллическим лезвием мастихина — и краска с сухим шелестом посыпа­ лась на пол... Потом, спустя полчаса, Гуркин стоял перед очищенным и обезобра­ женным холстом, на котором лишь кое-где темнели остатки прочно въевшейся грунтовки, и с какой-то мучительной опустошенностью и рав­ нодушием смотрел на эти выпукло-неровные серые пятна, думая о том, что разрушать и уничтожать гораздо проще, чем создавать и строить... А что дальше? Зыбкий утренний свет заполнял мастерскую. И все в ней как бы сме­ щалось и- плыло, слегка покачиваясь и создавая иллюзию , постоянного движения... «Но почему иллюзию? — подумал Гуркин, почти физически ощущая под собой эту зыбкую неустойчивость.—Мир движется, еже­ минутно меняясь, переходя из одного качества в другое — и никакими силами этого движения не остановить...— он продолжал смотреть на серо-белую пустоту холста — А еще недавно был на нем пейзаж, создан­ ный воображением и руками художника, и разрушенный, уничтожен­ ный этими же руками... Зачем? Какой во всем этом смысл? — спросил он себя.— То, что сделано,—то сделано. Переписать картину, конечно, можно. Стереть, убрать с холста не понравившуюся — и написать но­ вую, добиться, наконец, нужного тона... А жизнь? — вдруг подумал он, и эта мысль цепко и глубоко вошла в него.—Если бы можно было уб­ рать, счистить с нее, как счищают мастихином сухую краску с холста, все ненужное, ошибочное и неудавшееся — если бы можно было это ^Дб^лгітьЛ» Но то, что было, то и есть —и никуда от этого не денешься.