Сибирские огни, 1987, № 12

много в последнее время было предъявлено ему обвинений. Слишком много — чтобы все их принять!.. Но все же после некоторого раздумья сказал: — Когда человек ослеплен злобой, может ли такой человек быть справедливым? И может ли он судить и, тем более, понять другого?.. — А что понимать? Что понимать, когда все уже понятно! — рубил сплеча Тихон Мурзин.— Или, может, вам, бывшему председателю Ка­ ракорумской управы, неизвестны карательные действия Сатунина, Кай- городова, других врагов революции? А может, вы и вовсе таких не зна­ ете? — Знаю. — Так о какой же тогда справедливости вы говорите? Какую такую идею отстаиваете? — гневно сузив глаза, спрашивал Тихон. И лицо его показалось Гуркину особенно красивым. Странно, Гуркин поймал себя на том, что любуется этим лицом, решительным и твердым, пожалуй, даже грубовато-твердым, с жестко обозначенными линиями подбород­ ка и губ, прямого и несколько тяжеловатого носа... «Так в чем же тогда красота, если все так жестко и прямолинейно грубо?» — подумал Гур­ кин. И вдруг понял и обрадовался, словно не было для него сейчас ни­ чего важнее этого лица. «Да, да, конечно, суть красоты — не во внеш­ них чертах, а в выражении лица и глаз, без этого нет главного — нет характера... Какого характера? Зачем?» — спрашивал он себя мыслен­ но, не понимая еще, куда и к чему ведут эти мысли. Гуркин опустился на узкий дощатый топчан, достал из-под матраца блокнот и карандаш, не выпуская в то же время из поля зрения своего экспансивного «натурщика», чувствуя, как мелко и нетерпеливо подра­ гивают пальцы рук; затем оц быстро и резко провел, прочертил несколь­ ко линий, схватывая и обозначая для начала лишь общие контуры, внешнее сходство лица... — Вы чего это? — спросил Тихон Мурзин, слегка подавшись вперед и вытягивая шею.— Чего это вы там рисуете? — подозрительно пере­ спросил. Гуркин ответил, не прерываясь: — Ничего, ничего... вы говорите, не обращайте внимания. — О чем говорить? — несколько растерялся Тихон.— О чем гово­ рить с теми, кто метит и бьет в спину!.. — В спину? — как-то отстраненію, уже захваченный работой, пере­ спросил Гуркин. Позже, вспоминая и восстанавливая во всех подробностях этот раз­ говор, Гуркин опять и опять думал о том, как странно все-таки, причуд­ ливо... и тесно переплелись его отношения с русскими, среди которых было немало истинных друзей, были и недруги. Да ведь и среди своих соплеменников, алтайцев, все точно так же. А он, художник, Гуркин, мечтал о всеобщем братстве, взаимопонимании и любви. И к одному стремился: вывести свой народ из тьмы прошлого к свету нового, толь­ ко что^зарождающегося дня, чтобы перестал он быть, народ его, изгоем в своей стране, и н о р о д ц е м ; и чтобы в свете нового дня увидел он красоту своей жизни... И никогда не думал Григорий Гуркин, что это стремление, вся его деятельность столь круто и нежелательно повернет­ ся и что сам он, Григорий Гуркин, более всего на свете любивший свой народ и ничего, кроме добра, не желавший ему, будет обвинен... в из­ мене своему народу. Как могло такое случиться? «Нет, нет! — не мог он принять на себя всю тяжесть этой вины— Если бы прошлой, весной бийский Совдеп не полез на рожон, а с пол­ ным пониманием отнесся к интересам и нуждам алтайского народа_ не случилось бы мьютинского конфликта, а потом и кровопролития в других местах... Алтайцы и русские — не враги. Напрасно меня обвиня­ ют в том, что я как будто разжигал эту вражду,— с горечью думал Гур­ кин. Неправда! Ч только хотел, чтобы русские видели в алтайце тако­ го же человека... А что вышло? Рядом со мной оказались и подполков­ ник Катаев, во сне и наяву видевший возрожденную из пепла романов­ скую монархию, и подъесаул Кайгородов, мечтавший о генеральских по- Б8