Сибирские огни, 1987, № 12
И Огородников рассказал все, как было, ничего не скрывая. Старик слушал внимательно, построжев лицом. — Да, паря, понужают нашего брата со всех сторон —и в хвост, и в гриву... И долго так-то будет? — Долго не будет,— пообещал Огородников.—Если мужики не ста нут отсиживаться по деревням... — Оно, конешно,— вздохнул старик.—Так завсегда: надо какие ды ры заткнуть —тут и про мужика вспоминают. Это уж беспременно. — А мужик пусть не ждет, когда им дыры начнут затыкать, а сам де лает выбор: куда и с кем ему идти, за что бороться. — Ну, а ежели, сказать к примеру, не за что ему бороться? — Так не бывает,—твердо сказал Огородников,—и не должно так быть. Всякий человек имеет свой интерес. Ничего, испытают вот на соб ственной шкуре, что ночем, тогда и думать начнут, и выбор сделают... — Оно эдак,— согласился старик, словно и не он только что сомне вался и возражал.—Пока жареный петух не клюнет. — Клюнул уже, Филофей Демьяныч. Так что дальше-то нам отсту пать некуда. Нельзя. Ночью Огородникову снились тяжелые, какие-то разрозненные, от рывочные видения —смесь того, что было с ним в действительности, и че го не было... Будто идут они по широкому полю, толпа не толпа, строй не строй, и песню поют согласным и дружным хором; Потом из дымного марева, будто из преисподней, появляется всадник на вороном коне, и Огородников узнает в нем подъесаула Кайгородова, «туземный дивизион» скачет за ним с гиканьем и свистом... Сверкают сабли. Огородников рвет из кобуры наган — никак не может вырвать. А Кайгородов, что-то крича, летит прямо на него —и нет сил сдвинуться с места. Он просыпается весь в горячем поту, с бьющимся где-то у самого горла сердцем, и некоторое время лежит неподвижно, не веря еще и в то же время радуясь уже, и испытывая облегчение оттого, что цел он остал ся. Но вскоре эта радость уступает место мыслям тяжелым и горестным, которые не отпускают его ни на минуту —даже во сне: как же ты, Сте пан Огородников, не сумел сохранить и вывести людей в безопасное мес то... А где оно сейчас, место безопасное, где? Огородников лежит на жестком дощатом топчане подле окна, за ко торым, высветив стекла, нарождается новый день, еще не созревший, а только обозначенный на востоке светло-розовой полосой, продолговато узкой, как сабельный шрам... Кажется, весь мир, от края и до края, рас сечен надвое — и между этими двумя неравными частями, еще живыми и горячими, зияет свежая кровоточащая рана... Огородников отворачива ется от окна. А ведь могло быть иначе, думает, все могло быть не так, ес ли бы не допустил он тогда просчет и не повел отряд на Березовку, а по вел бы в обход... А может, просчет был допущен раньше? Нет, никогда он себе не простит этого, никогда! Потому что он остался жив, а... Почему именно он остался жив, а другие погибли? Или больше других жить хо тел? А разве другие не хотели? Мучительными, тяжкими были эти раздумья. Но еще более тяжким было незнание: что там сейчас и как? Где Двойных? Бачурин, Селива нов? Почему не вернулся в условленное место Павел? И что с учительни цей, ушла ли она из Безменовки? Что с другими, кто уцелел? Огородников поднялся и еще раз посмотрел в окно, за которым все ярче разгорался день —и над лесом, по горизонту, красный разлив зари виделся уже расплескавшимся вполнеба алым полотнищем... Огородников поднялся, оделся и вышел во двор. Трава была волглой и тяжелой от росы. Он шел по ней, высоко поднимая ноги. Звенели и сви стели на все лады птицы, благословляя новый день. Филофей Демьяныч, распахнув омшаник, выносил и ставил одну к одной новые колодьи. 37
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2