Сибирские огни, 1987, № 12

евскому легкую раооту, ооеспечил хорошее питание, приносил ему книги, газеты, кото­ рые мой отец с жадностью проглатывал. Отец никогда публично не упоминал об этом коменданте из опасения повредить ему в глазах правительства, но он часто рас­ сказывал о нем своим родным. Насколько ненавидел Достоевский говорить о страда­ ниях, пережитых им на каторге, настолько же любил он вспоминать людей, поддержав­ ших его в то тяжелое время испытаний. Четыре года он не видел ни одной газеты и ничего не знал о том, что происходило в мире. Он возродился, вскоре он должен был покинуть свой «Мертвый дом». «Экая слав­ ная минута», — восклицает он восхищенно, описывая в своих записках свое освобожде­ ние. Одновременно с ним вышел из тюрьмы и его товарищ по организации Дуров. Бедня­ га, к сожалению, не нашел в себе больше сил порадоваться свободе. «Он угас, как свеча», — пишет мой отец. < ...> Как же можно объяснить, почему оба заговорщика после четырех лет каторги вернулись в мир в столь различном состоянии? < ...> Достоевский начал борьбу за жизнь с первого дня каторги. Он старался побороть отчаяние, с интересом изучая характер аре­ стантов, их нравы, обычаи, мнения и разго­ воры. Он видел в них будущих героев, сво­ их романов и тщательно фиксировал все ценные наблюдения, сделанные им над за­ ключенными; иностранцы не имеют никако­ го понятия о прямодушном, проницатель­ ном и наблюдательном уме русского кре­ стьянина. Когда по праздникам заключен­ ные напивались и впадали в животное со­ стояние, Достоевский, которому это внуша­ ло отвращение, искал утешения в словах евангелия. «Я не могу видеть его душу; кто знает, не прекраснее ли она моей», — гово­ рил себе отец, видя какого-нибудь пьяного, шатающегося арестанта, распевающего не­ пристойные песни. Достоевский вскоре по-, нял, что принудительная работа давала ему отличное средство от отчаяния. < ...> До­ стоевский смотрел на нее как на спорт и от­ давался ей с такой же страстью, с какой де­ лал все, что его интересовало. В определен­ ных главах «Мертвого дома» можно ясно видеть, насколько ему были по вкусу рабо­ ты на свежем воздухе или дробление але­ бастра. Достоевский рассказывает о работе, которую он должен был выполнять на ка­ торге: «Я должен был вертеть колесо, это было трудно, но служило мне отличной гимнастикой». Далее отец рассказывает, что он должен был носить на спине кирпичи, и что эта работа ему очень нравилась, пото­ му что она развивала физическую силу. Вынужденный скрывать „от заключенных гнев, презрение, которые вызывали в нем некоторые их поступки, Достоевский учился обуздывать свой возбудимый характер. Ре­ альная, суровая и неумолимая жизнь исце­ ляла его от воображаемых страхов. «Если ты думаешь, что во мне еще есть остаток той раздражительной мнительности и подо­ гревания в себе всех болезней, как и в Петер­ бурге, то, пожалуйста, разуверься, и помину прежнего нет, так же как, вместе с тем, й многого другого прежнего...» — пишет он своему брату через некоторое время после освобождения аз каторжной тюрьмы3, 166 Достоевский во время пребывания на ка­ торге вынашивал другую, гораздо болеё ве­ ликую, идею, и утешался ею. Отец < ...> часто должен был спрашивать себя, почему бог так тяжело покарал его, невиновного, мученика прекрасной идеи. Он считал себя тогда героем и был очень горд заговором петрашевцев. < ...> Достоевский, считавший себя невинов­ ным, не сознававший порочности своих дей­ ствий, никогда не имевший никаких других мыслей, кроме благородных и чистых, дол­ жен был в смущении задать себе вопрос, чем же заслужил он эти ужасные страда­ ния, какой его поступок навлек на него гнев божий. < ...> Тогда он сказал себе все же, что бог послал ему эти страдания не для того, чтобы наказать, а чтобы укрепить, чтобы сделать его великим писателем, кото­ рый должен принести пользу своей стране, своему народу. < ...> Когда Достоевский позднее вернулся в Петербург, он сказал своим друзьям, считавшим его арест не­ справедливым: «Нет, он был справед­ лив. < ...> » По русским законам наказание Достоев­ ского еще не окончилось. Он должен был еще служить солдатом в полку в Семипала­ тинске, маленьком сибирском городе, до тех пор, пока он не будет произведен в офице­ ры и таким образом вновь достигнет поло­ жения свободного человека. Военная служ­ ба, однако, была почти свободной по срав­ нению с тем, что претерпел он на каторге. Офицеры его полка обращались с ним ско­ рее как с товарищем, а не с подчиненным. Сибиряки в то время относились с большим почтением к политическим преступникам. Декабристы, принадлежавшие к лучшим семействам страны,' переносившие свое нака­ зание с большим достоинством, никогда не жалуясь, подготовили почву для петрашев­ цев. Моего отца весь город принимал бы с распростертыми объятиями, если бы он и не был писателем. Его произведения, кото­ рые многими читались в провинции, усили­ ли симпатии жителей Семипалатинска к До­ стоевскому. Отец в свою очередь искал их дружбы. Близость, в которой он вынужден был жить с арестантами, навсегда исцелила его от нелюдимости. < ...> Он бывает в об­ ществе, принимает участие в развлечениях семипалатинцев, его любит весь город. < „ .> Огромная радость жизни наполняет его. Тогда как бедный Дуров угас, как свеча, и умер вскоре после своего освобождения4. Достоевский продолжил жизнь, прерванную в момент осуждения. Первые свои письма брату Михаилу он отправил еще нз тюрь­ мы и смог получить от него деньги, благо­ даря любезности коменданта, ставшего по­ средником между братьями. Он спешит возобновить дружеские отно­ шения с московскими и петербургскими род­ ными. Он великодушно прощает им то, что они бросили его на произвол судьбы в годы каторги; в порыве радости, став, наконец, свободным, он называет своих сестер, так холодно к нему относившихся, «ангелами». Он пишет своим друзьям-литераторам в Петербург, просит прислать их произведе­ ния, интересуется тем, что было сделано ими во время «его смерти». Он завязывает дружеские отношения с офицерами и сол­ датами своего полка. Потом он расскажет в своей газете «Гражданин», что он любил