Сибирские огни, 1987, № 11

старались не смотреть на него и разговоры вели посторонние... Но куда же денешься, если он вот он, рядом!.. — Можа, зря его тут выставили? — сказал один караульный другому. — Закопать бы его, как полагается... а то ж вроде не по-христиански. Вороны кружили над церковной оградой, потом уселись на вершину старого тополя. Подул ветерок, взвинтив на дороге пыль, тронул покрывало, задрав уголок и обнажив светлые спутанные волосы и белый, как холстина, лоб красногвардейца... Один из караульных поправил покрывало, но тут же новый порыв подхватил его и задрал еще больше. Тогда караульный поднял из-под ног обломок камня и положил на уголок помоста, натянув холстину. Вороны бесшумно снялись с тополя и улетели за реку. Люди все подходили и подходили, собирались кучками. Тревожно было, душно. Ветер стих. И сизой морочью, словно пеплом, затянуло небо. Солнце едва проглядывало, и горизонт, как бы отсеченный от земли темной полосой леса, горячо плавился и кровянел... Близился вечер. Тревога нарастала. Двое парламентеров были отправлены в Улалу для переговоров с каракорумцами. Что выйдет из этого, никто не знал. Михайлов был против переговоров и ни за что бы на них не пошел, если бы не распоряжение председателя Совдепа Двойных. Деревня притихла. По улице, к дому, где разместился штаб, красногвардейцы провели четырех арестованных. Среди них был священник, маленький, жалкий какой-то, в длинной рясе, волочившейся чуть ли не по земле. Рядом с ним шел Корней Лубянкин, заложив за спину тяжелые, набрякшие руки, за ним — еще два мужика. Проходя мимо подмостков, на которых лежал убитый каракорумцами красногвардеец, конвоиры и конвоируемые замедлили шаг, и священник, повернув голову, торопливо перекрестился... Лубянкин же прошел мимо, не расцепив рук и не повернув головы. Мужиков обвиняли в том, что во время нападения каракорумцев они оказали им содействие — а значит, выступили против Советской власти. Мужики вины своей не признавали. — А кто ж известил каракорумцев о том, что в Шубинке находятся красногвардейцы? Кто? — Михайлов допрашивал строго, сузив серые глаза. — Откуда у вас взялось оружие? Отвечайте. — Какое там оружие... дробовики. — А дробовики, по-вашему, не оружие? Кроме Михайлова и начальника милиции Нечаева, в небольшой горенке был еще член ревкома Селиванов, худощавый и молчаливый человек лет сорока. Вопросов он почти не задавал, наблюдая со стороны. Когда же арестованных увели, Селиванов высказал сомнение: — А может, не запираются? Может, им действительно нечего сказать?— Как это нечего? — вскинулся Михайлов. — Ружьями размахивать они мастаки, а чистосердечно во всем признаться у них духу не хватает. — Так ведь ружьями-то они размахивали, как выяснилось, не в момент перестрелки с каракорумцами, — возразил Селиванов, — а когда красногвардейцы пытались у них забрать хлеб... — Не забрать, а реквизировать излишки, — поправил Нечаев и тем самым как бы определил свое отношение к этому неожиданному разногласию.— А мужики, по-моему, все-таки запираются. Надо им развязать языки. 74