Сибирские огни, 1987, № 11

— Консулу Карауну я сделал хорошее повторение, это правда, Вячеслав Яковлевич, да только оригинал этой картины я ни за какие деньги ему не отдам. — И правильно! Ваши труды принадлежат России, а не Британии. Они стояли рядом, оба рослые, крепкоплечие, на этом, однако, и кончалось их сходство. Гуркин скуластый, смуглолицый, волосы ежиком, маленькие усики над чуть вздернутой губой, и одет просто: синяя косоворотка, пиджак... Зато Шишкова хоть сейчас под венец— все на нем с иголочки, новомодное. Впрочем, понять его можно: Вячеслав Яковлевич недавно женился на петербургской красавице и должен был держать форс. — А все же отчего вы считаете, что лучше оригинала сделать нельзя ?— спросил Вологодский, держа в руках и медленно перелистывая какую-то книгу. — Напротив,— вступился за Гуркина профессор Кружении.— Григорий Иванович утверждает, что повторение можно сделать гораздо лучше, совершеннее оригинала, но... — А мне кажется, слишком буквально поняли вы Григория Ивановича,— вмешался Николай Глебович, и Таня посмотрела на отца с ревнивой опаской — ей всегда хотелось, чтобы на людях, в обществе, отец выглядел не хуже других, по меньшей мере. Она перевела взгляд на Гуркина, точно проверяя, как он воспринял реплику отца. — Николай Глебович прав,— сказал Гуркин.— Повторение — это рука художника, а подлинник, оригинал — душа и сердце. Мой учитель Иван Иванович Шишкин говорил: художник не тот, кто научился копировать и малевать, а тот, кто уяснил для себя: ради чего и во имя чего он это делает. — Прекрасные слова,— согласился Шишков.— Они в полной мере относятся и к нам, литераторам. Вам же, Григорий Иванович, бояться нечего — ваши картины сами за себя говорят. Сегодня около тысячи человек побывало... — Это я вас должен благодарить,— сказал Гуркин.— Как организатора и распорядителя выставки. — Моя тут заслуга незначительная,— возразил Шишков.— Смотреть идут не на меня, а на ваши картины. — Что и говорить, событие для Томска замечательное,— поддержал Николай Глебович.— Открою вам в связи с этим один секрет: за эту неделю, которую томичи назвали г у р к и н с к о й , в городе намного уменьшилось заболеваний... Да , да! Представьте себе. Не могу дать этому научного объяснения, но это факт. Потанин, сидевший до того молча, повеселел и оживился: — А я что говорил: все наши недуги проистекают от того, что недостаточно знаем и понимаем искусство, а главное — слишком далеко ушли от природы. Вот она и мстит нам. — А ведь и впрямь, Григорий Николаевич, все это непостижимо,— тотчас отозвался профессор Кружении.— Есть, есть в искусстве некий врачующий, исцеляющий момент. — Искусство спасет мир,— насмешливо сказал Вологодский, ставя книгу в шкаф и с грохотом закрывая дверцу.— Как все просто. Одно мне ясно: искусство, если оно истинное, разумеется, было и остается загадкой. Потому и является оно привилегией лишь избранного круга людей... — Избранного? — перебил Потанин, и в старческом лице его проглянул молодой задор.— Простите, а как же тогда понимать слова Толстого? Искусство есть выразитель чувств — и оно тем выше и понятнее, чем больше людей объединяет вокруг себя... Объединять людей — вот задача настоящего искусства. — Граф Толстой тоже не был безупречен в своих суждениях. 52