Сибирские огни, 1987, № 11

— Ясно,— кивнул Степан.— Федот, да не тот! — И глядя теперь прямо в лицо молодого Брызжахина, слегка повысил голос.— Насчет флага могу сказать: придет время — из самолучшего материала сделаем. И жизнь перекроим так, что кое-кому потесниться придется, а то и вовсе место уступить... Ибо флаг этот,— взмахнул и повел рукой,— революционный красный флаг поднят не на один день, как думают некоторые, а навсегда. И защищать этот флаг мы будем крепко! Михаил Чеботарев, слушая эти речи, по-хозяйски прочно и широко расставив ноги, засунув руки в карманы распахнутой солдатской шинели, во все лицо улыбался: дескать, правильно говоришь, Степан! Будем бить и в хвост, и в гриву этих мироедов. Ночью Степан вышел во двор. Было темно и тихо. Вынырнувший из темноты Черныш ткнулся ему в колени, радостно повизгивая. Степан потрепал его по загривку. И вдруг явственно различил в ночи звуки: вжик-вжик... «Постой, так это ж там, на площади...— будто кто подтолкнул Степана.— Столб пилят!» И , больше не раздумывая, выскочил из ограды и кинулся в темноту, словно головой в омут. Черныш обогнал его и с громким лаем помчался впереди, всполошив и подняв других собак. Степан бежал, высоко вскидывая ноги, нащупывая в кармане бушлата револьвер, бухая сапогами по мерзлой дороге. Там, на пригорке, должно быть, почуяли неладное и перестали пилить. А Черныш уже налетел на них, неистово лая. Степан взбежал на пригорок и увидел, как три или четыре темные фигуры кинулись прочь. — Стой !— закричал Степан. И выстрелил наугад. Кто-то из убегавших вскрикнул, матюкнулся... Преследовать дальше не было смысла. Собаки лаяли где-то за сборней, удаляясь к реке. Степан остановился подле столба, провел рукой сверху вниз по его прохладной шероховатой поверхности и почти у самого основания нащупал узкий надрез. Рядом на стылой земле белели опилки. Степан слегка надавил на столб, однако он держался крепко. Вернулся Черныш, часто и шумно дыша, нетерпеливо поскуливая. Степан погладил его, успокаивая, и сам понемногу остывал. — Ну вот, брат, первую атаку отбили. Вечером того же дня собрались в доме Кулагина Михея. Братья Огородниковы, Мишка Чеботарев да Митяй Сивуха со своим сыном Федором. Последним явился Андрон Стрижкин. Митяй глянул на племянника с усмешкой: — Чего ж один? Или Семка от юбки крали своей не может оторваться? — Это у него надо спросить. О-о! — воскликнул Андрон, увидев за дверью, в углу, на соломенной подстилке, рыженького, еще не просохшего теленка.— Д а у вас тут, гляжу, прибавка! Ишь какой лобастый. Михей улыбнулся, но вышла не улыбка, а гримаса — кожа на лице, исполосованном шрамами, натянулась, рот болезненно повело: — С-седни... н-народился. Стеша, жена его, тотчас отозвалась из кути, от печки: — Переходила она нынче, красуля-то наша, больше двух недель. Зато вон и телочку принесла. — Хорошая телочка,— похвалил Андрон.— Ведерницей будет. Вот и заживете тогда! — Куда там,— вздохнула Стеша.— Нам сроду не фартило. — Ничего, на этот раз пофартит,— утешил Андрон и подмигнул ребятишкам, свесившим с полатей кудлатые головы.— Вон какие гренадеры. Помощники. Раз, два, три, четыре... Со счета сбился! — захохотал. И Стеша тоже повеселела: — Чего там, жили — не померли, даст бог, и дальше проживем Сейчас вот молозиво сварю, потчевать вас буду. 40