Сибирские огни, 1987, № 11

Революция для них костью поперек горла. Ты-то сам как.-' — вдруг спросил, в упор поглядев на мужика.— Тоже, поди, нашим и вашим. Мужик сердито крякнул, отводя глаза: — А мне все одно: што поп, што батька... Кому охота, нехай грызутся... Но-о, пошевеливайся!-— прикрикнул на коня, дергая вожжами. Степан усмехнулся: — Стало быть, не нашим и не вашим. — Как хошь, так и понимай,— сказал мужик.— Когда двое дерутся, третий не встревай... а то ж ему, третьему, и перепадет. — Осторожный ты, как я погляжу. Ну, ну... — Вот тебе и ну, каральки гну! — рассердился мужик и хлестнул вожжами коня, тот рванул от неожиданности, сани занесло на крутом раскате, и Степан, ухватившись за отводину, едва удержался. — Ну, земляк, и горяч же ты,— засмеялся.— Да ведь нынче так: либо ты за революцию, за новую жизнь, либо ты против, а значит — за возврат к старому... — Рассудил, как по усам развел,— хмыкнул мужик, немного успокоившись.— Сам-то ты чего ж бежишь? -— Как это бегу? — А так: многие уже поприбегали да и живут себе, в ус не дуют. Какая тут у нас революция — одни разговоры... Живем и живем. -— Поглядим, как вы тут живете,— сказал Степан.— В Бийск-то, поди, на базар ездил, излишки возил? — Возил. А што? — глянул с вызовом.— Коноплю вот на шпагат поменял. Вот тебе и революция...— презрительно усмехнулся.— Раньше шпагат был хошь волами тяни — не порвется. А нынче такого понакрути- ли — не шпагат, а слезы. Захошь удавиться, дак и то не выдержит...— Вдруг умолк и начал стаскивать с себя тулуп.— На-ка, паря, погрейся, а то ж ехать еще далеко. Бери, бери. Сам-то чей будешь? Безменовских я многих знаю. — Петра Огородникова сын. — Знаю, знаю Петра... А я, стало быть, Корней Лубянкин. Коли будешь в Шубинке, заходи: третий дом с краю... Милости прошу. Ближе к полудню, в ростепельный час, когда солнышко поднялось высоко и пригрело, поравнялись с развилкой. Отсюда рукой подать и до Безменова — полчаса ходу. Степан соскочил с саней: —- Будь здоров! — Прощевай, стало быть. А то, ежели что,— подмигнул Корней Л у бянкин,— надумаешь жениться, дуй прямо в Шубинку. У меня вон у самого дочка... Баская. Кровь с молоком!.. —- Ну, тогда жди сватов,— пообещал Степан. — Давай! — мотнул вожжами над головой Лубянкин.— Даст бог — породнимся. Степан постоял у развилки, провожая глазами подводу, осмотрелся вокруг: неужто он дома? Темнел неподалеку березняк, безлюдно и безмолвно выглядели в этот час заснеженные поля... Степан узнавал и не узнавал эти места. И снова подумал: «Неужто я дома?» Вздохнул глубоко, ступил на свороток — и пошел к деревне, все прибавляя да прибавляя шагу. Скоро ему жарко стало. Степан расстегнул бушлат. Синевой отливали уже осевшие заметно снега, схваченные поверху ломкой ноздреватой корочкой. Однако дорога, утрамбованная и накатанная до маслянистого блеска, бугристо выпирала и держалась еще прочно, не поддаваясь обманчивым первым оттепелям... Обогнув березняк, дорога круто забрала вправо, и Степан узнал, вспомнил этот поворот, потом нырнула в ложок — и ложок этот был тоже знаком... Дорога поднялась на крутяк, выпрямилась и пошла гривой. И тут Степан увидел недалеко от дороги, в стороне, упряжку и удивленно приостановился. Какой-то парень копошился подле саней, укладывая воз, но работал вяло, как показалось, с ленцой; и пегая лошадь нехотя, тоже с ленцой, жевала брошенное под ноги сено... Степану почудился густой пряный запах этого сена. Лошадь обеспокоенно подняла голову и внимательно посмотрела 31