Сибирские огни, 1987, № 11

Потанин задумался, построжев. — Благодарю вас, Николай Глебович, вы и вправду много хлопочете о моем здоровье. Только вот кому оно, мое здоровье, нынче нужно? — России. Обществу. — России? — печально-иронически усмехнулся Потанин.— Какой России? Какому обществу? Где оно, позвольте спросить, эго общество? Нет, дорогой доктор, сегодня интеллигенция никому не нужна. Никому! Ни адмиралу, ни большевикам, ни эсерам... Какой толк, скажите, от того, если партийную диктатуру большевиков заменит партийная диктатура эсеров? И в том, и в другом случае сибирская автономия будет поглощена и раздавлена... Вот что из этого следует, дорогой доктор. — Мне трудно спорить, я не политик. Но разве причина всех бедствий, происходящих в России, только в большевиках иЛи эсерах? И, потом, я не понимаю, Григорий Николаевич, почему вы так яростно против большевиков? А ведь за ними идут очень многие, массы идут... Чем это можно объяснить? — Массы можно повернуть куда угодно. — Не знаю,— покачал головой Николай Глебович.— Не знаю. Отчего же другие не повернули, а они сумели это сделать? — он вздохнул, прислушиваясь к шуму и свисту метели.— Может, я не понимаю чего-то, но мне вот что ясно: когда люди гибнут, защищая Отечество от иноземных врагов,— это одно, а когда вместе с иноземцами топчут свое Отечество— это другое. Россия агонизирует, гибнет на глазах... — Россия не погибнет,— задумчиво и твердо сказал Потанин.— Россия, как птица феникс, возродится, поднимется из пепла. И станет еще сильнее... и чище. — И кто же, по-вашему, ее возродит? — Найдутся такие силы. Найдутся! — уклончиво и не сразу ответил Потанин,— Каких только нашествий за многие века не претерпела она, великая наша Россия, а не сломилась, выдержала — и шла своим путем. И сейчас выдержит, не сломится. Жаль только, что мне уж не доведется увидеть ее обновленной... Жаль,— повторил с грустью и помолчал, зябко кутаясь в плед,— Слыхали новость? — вдруг спросил.— Гуркина арестовали. — Да , Читал в «Народной газете». Хотя верить этой газете боюсь. Давно ли она извещала о том, что Шаляпин расстрелян большевиками? Помните, даже стихи этому событию посвятила: «Как великих избранников божьих истребляла косматая лапа...» А Шаляпин был жив, здоров— и его как раз в эти дни чествовали в Большом театре... — Нет, газета на этот раз не наврала,— вздохнул Потанин.— Гуркин находится в бийской тюрьме... И сейчас важно добиться его освобождения. Пока Сибирь не потеряла лучшего своего художника. Как потеряла уже писателя Новоселова... — Сибирь многих потеряла...— горестно сказал Николай Глебович, думая сейчас не столько о Гуркине, сколько о дочери, о Тане... Боже, да ведь ее тоже могут арестовать! Это сейчас так просто делается, так просто... Николай Глебович вдруг заспешил, засобирался — надо идти. И сколько его ни уговаривали, ни убеждали остаться, не ходить по такому бурану, он и слушать не хотел. Он и от чаю отказался, сославшись на то, что надо еще зайти в больницу -сегодня как раз его дежурство... Быстро оделся, подхватил саквояж и поспешно вышел — в темноту, на ветер, ударивший с такою силой, что он едва устоял на ногах. И долго шел наугад, оглохнув, ничего не видя. Вдруг показалось, что он не туда идет. Николай Глебович остановился. Ветер дул с прежней силой, набрасывался то с одного бока, то с другого, толкал в спину, наотмашь бил по лицу. Какое-то злое и нескончаемое кружение, дьявольская пляска! И ничего вокруг, кроме сы- 28