Сибирские огни, 1987, № 11

Стабилизация и первые признаки расцве­ та колхозного строя пришлись на 1936-40 гг., восторжествовала, условно говоря, калинин­ ская линия, но путь к этому результату во многом лежал через сталинскую тенденцию, мучительную для миллионов крестьян. Я отметил годы, когда писались восьмой том «Истории С С С Р » и четвертый том «Истории КП С С». Первый создавался в ат­ мосфере X X и X X II съездов К П С С , когда пересматривались устарелые политические и экономические концепции, разрушались многие догмы, а второй отражал ту благост­ ность, стремление пригладить недостатки и создать видимость благополучия, которым были отмечены конец 60-х, 70-е и начало 80-х годов. Концепция благостности в обла­ сти истории ясно выражена в «Воспомина­ ниях» Л . И. Брежнева. Особенно показа­ тельны страницы, где он рассказывает, как решил с работы на селе вернуться на род­ ной Днепровский завод имени Дзержинско­ го: «Я рассуждал так: в коллективизации уже произошел необратимый сдвиг (к сере­ дине 1931 года в колхозы объединилось бо­ лее половины индивидуальных хозяйств страны), а индустрия силу только еще на­ бирает» (Л. И. Брежнев. Воспоминания. М . Изд. полит, лит-ры, 1981, стр. 34). И это сказано о 1931 годе, одном из са­ мых труднейших в истории коллективиза­ ции! Очень даже не случайно наше современ­ ное общество’ ищет сейчас обнаженную историческую правду не столько в науке истории, сколько в художественной литера­ туре — в романах Федора Абрамова, в по­ трясающей повести Михаила Алексеева «Драчуны», в старой повести Сергея Залы­ гина «На Иртыше». Потребность общества в ясной картине своего трагедийного прош­ лого все равно должна найти исход, и если отстает наука, то в эти бреши бросается ху­ дожественная литература. Как сказал но­ восибирский поэт Александр Кухно, ныне, к сожалению, покойный, в поэме «Море», на­ писанной в 60-х годах: «Народ, он выска­ жется весь, иначе не избыть печали». Вполне понятно, какие невероятные труд­ ности стоят перед исторической наукой на­ ших дней. В. О. Ключевский утверждал, что история — это лишь то, что отошло уже по меньшей мере на 50 лет. А мы отмечаем всего лишь 70-летие Октября. 70 лет! — срок одной человеческой жизни, ничто еще не отошло в бесстрастное прошлое, с дней революции все еще и торжествует, и болит, и отдается в наших днях. Но, мало того, вообще есть еще особая трудность в деле каждого историка. Как известно, исследователь истории, в отличие от исследователя природы, скажем, физика, математика, биолога, сам является частью того объекта, который он познает как субъ­ ект. Есть такой термин у историков про са­ мих себя: «объективированный субъект». Хорошо зоологу, который с исследуемым им медведем ничем не связан, кроме как общим понятием живого существа, а тем более космологу, который вообще никакого отношения не имеет к далекой «черной ды­ ре», которую он пытается изучать. А каково историку, когда он весь плоть от плоти истории своего общества, своего рода, своих семейных традиций, когда в его генетиче­ ском коде отпечатаны все катаклизмы, про­ 158 несшиеся по его роду, по его классу на про­ тяжении многих десятилетий! Это ужасно трудное дело. И, вероятно, поэтому великих историков на земле всегда было и есть гораздо меньше, чем великих писателей или великих естествоиспытателей. А у нас сейчас историков, по крайней мере на уровне кандидатов исторических наук, числится чуть ли не в десяток раз (не имею, к сожалению, статистики) больше, чем, ска­ жем, членов Союза писателей С С С Р , кото­ рых, говорят, тоже слишком много по сравнению с качественным результатом. Мы охотно и много говорим о серости, за­ полонившей литературу и искусство, но не меньшая серость залила нашу историческую науку в тысячах монографий, статей, бро­ шюр, где идут сплошные повторы общепри­ нятых положений, привычных тем, где, в лучшем случае, накапливается кое-какой фактический, статистический материал, без движения, развития исторической мысли, с тщательным обходом болевых точек нашей краткой, но насыщенной и многосложной истории. Вот, например, сейчас литература и ис­ кусство заинтересовались периодом Брест­ ского мира, первой чрезвычайной трудно­ стью, с которой столкнулось молодое Со­ ветское государство. Этому посвящены фильмы «6 июля» , «Поименное голосова­ ние», а также капитальный, двухсерийный «Чичерин». Между прочим, некоторые мои коллеги и знакомые, увидев по телевидению «Поимен­ ное голосование», спрашивали меня, зная кое-какую причастность мою к историческим темам: «Почему фильм восемнадцать лет не пускали на экран? Ничего в нем особенного и нету». Я на свой страх и риск объяснял, что дело в фигуре Бухарина, которая трак­ туется совсем не так, как привыкли ее изо­ бражать с годов культа Сталина. Впервые в нашем искусстве он выведен не врагом на­ рода и «англо-немецким» шпионом, а в ка­ честве политического деятеля, недальновид­ ного, склонного к панике, пропагандирую­ щего опасную концепцию «революционной войны», но вовсе не желающего тайно по­ дорвать социализм. Товарищи в ответ на мои объяснения пожимали плечами, потому что само понятие «враг народа» давно скомпрометировано безвозвратно в обще­ ственном сознании после массовой реабили­ таций крупных деятелей партии и государ­ ства, загубленных при Сталине. Но, поднимая тему Брестского мира, все перечисленные фильмы тщательно обходят одну из ключевых фигур этого периода — Троцкого. Можно ли обойтись без фигуры Троцкого, не искажая, не фальсифицируя историю? На этот вопрос дают нам ясный ответ Маркс и Энгельс, определяя, если угодно, саму методологию подхода к подоб­ ным личностям в революционном движении. Как известно, Маркс и Энгельс немало сил положили в борьбе с прудонизмом, Маркс подверг сокрушительной критике идеи Пру­ дона в «Нищете философии». Но когда Прудон умер, то Маркс написал некролог, где сформулировал итоговую оценку дея­ тельности этого противника марксизма: «Прудон играл в истории европейского ра­ бочего движения слишком значительную роль, чтобы можно было так просто предать его забвению. Опровергнутый в теории, от