Сибирские огни, 1987, № 11

Но видать из дали дальней Земскому врачу, Что стране многострадальной Счастье по плечу. Муки выдюжив святые, Боль родных утрат. Расцветет его Россия, Как вишневый сад. Песня чья! Она ничья. На свободе ходит песня! Как девчонка у ручья. Людям вовсе не известна. Моет ноги, воду льет, Прогибается досочка. И никто не признает, Чья это такая дочка. А она еще ни«ья, А она сама с собою, Моет ноги у ручья, Видит небо голубое. Ах, молодежь! Ах, молодежь! Молодожены, холостежь — Кто локотком, кто словом, вздох Кто нежно, кто сурово Подталкивают к краю Нас — будто бы играют! ЧУДАКИ Он не Эйнштейн, не Винер и не Бор, Не Колмогоров, не Сергей Капица,— Одни стихи он любит с давних пор, Так что ж ему, бедняге, утопиться!! А тот, сухарь, зевает, еле жив. Когда читают Блока или Фета, Но не браните малого, поэты,— В его мозгу роятся чертежи! Вот третий — ни протоны, ни слова Созвучные,—ничто ему не мило,— Его любовь — букашки и трава. Он ими занят день-деньской, чудила!.. О чудаки! О чокнутый народ! С улыбкой, с восхищением — их славлю! Они все вместе — тот, и тот, и тот — И составляют жизни разнотравье. ХОРОШЕЕ ИМЯ Люблю свои блочные стены В сибирской степной полосе. Хорошее имя Елена, Марина, и Нина, и все. Любовью горю окаянной, Все листья в осенней красе. Хорошее имя Татьяна, Людмила, Наталья, и все. Идти бы под дымкою снежной И снова по крупной росе. Хорошее имя Надежда, Полина, Ирина, и все. РАЗГОВОР О Паруйре Севаке С одним армянином Говорил я однажды В сибирском ряму. Собеседник мой был Кучерявым и длинным. Лет 17, не более. Было ему. Говорим о стихах, О Паруйре Севаке. Собеседник читает На родном языке. Не был я в Ереване, Не был я на Севане, Жизнь моя протекает От них вдалеке. Дело было В Седельниковском районе, Где медведи. Как лошади, топчут овсы, Где «страданья» поют По-чалдонски гармони. Где девчата — Таежной, суровой красы. Но раздумья погибшего рано поэта Мне близки и понятны В сибирском краю. Потому что одна у нас Матерь-планета, И в ответе мы все За планету свою! 105