Сибирские огни, 1987, № 11

— Сгинем зазря — вот што,— вмешался третий.— Вон отец мой и дядька головы поскладали на японской, другой дядька сгинул на германской... А за что? Теперь вот наш черед. А я не хочу... не желаю не за понюх табаку гибнуть, детей сиротить, жинку вдовой оставлять. Это ж не при старом режиме, чтобы силком гнать мужика... Правильно говорит Кержак. — А кто ж воевать будет, ежли все с жинками поостанутся? — Нехай тот и воюет у кого руки чешутся. Романюту словно обожгли эти слова. «Смотри-ка, никакой управы на них,— подумал он сердито.— Совсем выпряглись». — Вы это о чем? — сдержанно и твердо заговорил, глядя поочередно то на одного, то на другого.— Чего хочу, то и ворочу? Не выйдет. Анархию разводить никто вам не позволит. Кончай перекур! И чтоб разговоров подобных я больше не слышал. Погода сломалась. Дожди. Мокрядь. Грязи навело — иные улицы и вовсе стали непролазными. Бия взбухла, помутнела и вышла из берегов. Таким вот пасмурно-серым и сырым утром, тридцатого мая, в четверг, произошел случай, как бы замкнувший собою некий круг. Утром, когда сыграли побудку и первый взвод вышел на построение, выяснилось, что нет Кержака. Кинулись туда, сюда — нету. Как сквозь землю провалился. Тогда кто-то вспомнил, что он еще с вечера укладывал мешок. «Найду,— решил Романюта.— Достану из-под земли. Вот сволочь, он же больше всех и бузотёрил, воду мутил». А найти Кержака большого труда и не составляло: когда вооруженный отряд из трех человек прибыл на вокзал, Кержак сидел, как ни в чем не бывало, на одной из скамеек, в углу, и грыз сухарь, запивая кипятком. Романюта подошел, остановился и с минуту стоял молча, глядя на него в упор. Кержак невозмутимо отхлебывал из жестяной кружки. — Хлеб да соль! — со сдержанной яростью сказал Романюта. Кержак деловито и не спеша ссыпал крошки с ладони в рот и снизу вверх глянул на подошедших: — Едим, да свой. Романюта вспыхнул, но опять сдержался: — Своя у тебя только шкура. Куда путь держишь? — Домой. Куда ж мне еще? В Загайново. Дальше мне итить некуда,— ответил Кержак, и на бледном его лице корявины обозначились еще резче,— и вдруг взорвался, еще больше побледнев: — А вам-то чего... чего надо от меня? Романюта помедлил и сказал: — Разберемся. А теперь вставай и пошли. — Никуда я с вами не пойду. Прав таких не имеете... — Имеем, Кержак. — Да не Кержак я, а Самохин... Самохин моя фамилия! — выдохнул он почти шепотом, как-то враз сникая. Солнце пробилось сквозь толщу облаков, и зыбуче-легкий, млеющий дымок пошел от мокрой, набухшей земли. Но пока добирались до штаба, препровождая беглеца, тучи опять сгрудились, и плотная сумрачная тень легла на дома и улицы. Такой неровной, изменчивой была нынче погода. В штабе находились в это время Бачурин, Михайлов и Огородников. Романюта доложил все по порядку. Кержак стоял у порога, сняв с плеча мешок, но не выпуская его из рук. — Делов теперь у тебя никаких,— загадочно и жестко сказал Бачурин и, поморщившись, махнул рукой.— Уведите его с глаз...— И когда Кержак повернулся и, закинув мешок на плечо, шагнул к двери, Бачурин вдогонку ему добавил: — А мешок оставь. Запасная обмундировка тебе больше не понадобится... 100