Сибирские огни, 1987, № 11

гов, остановился.— А завтра встретитесь с настоящим противником, и он вам задаст такого грому... Тогда как? Затылки врагу показывать? А ему только этого и надо!.. Взвод стоял в две шеренги. Лица у новобранцев напряженные, растерянные. Гимнастерки, три дня назад полученные в цейхгаузе, еще не обмялись, сидели мешковато, косо, и слабо затянутые ремни свисали, как опояски... Романюта поморщился, глядя на это воинство: — Поправить амуницию! Взво-од...— Однако передумал и не подал команды. Строй, качнувшись, замер выжидающе.— Зарубите себе на носу,— сказал Романюта.— Вы есть бойцы рабоче-крестьянской Красной гвардии, и труса играть вам не к лицу! А всякое паникерство будет караться со всей строгостью революционной дисциплины. Поняли? Кто-то неуверенно возразил: — Так то ж спросонья, не разобрав, что к чему... — А тут ишшо энтот кержак благим матом завопил,— добавил другой.— Мертвый и то не улежить... — Разговорчики! — оборвал Романюта. И поискал глазами того, которого называли «кержаком». Невысокий худощавый парень стоял на левом фланге во втором ряду, наклонив голову, и лица его не было видно.— Равняйсь! — скомандовал Романюта. Тот чуть поднял и повернул голову.— Вы что, разучились команды выполнять? Чему вас три дня учили? Равня-яйсь! — И сам тоже подтянулся и задержал дыхание.— Смирно! Напра-а...во! Ша-агом... арш! Непросохшая грязь чавкнула под ногами. Обширный квадрат плаца, вытоптанный и выбитый за эти дни до дегтярной черноты, как бы вбирал, всасывал, рассеивал звуки. Сырой и мглистый туман стлался над землей, медленно стекая в низину, к реке. Романюта шагал сбоку своего взвода, твердо и зло ступая разбитыми, скособоченными сапогами и улавливая доносившиеся с другого конца поля отрывистые, короткие команды. «Длинным коли! Коротким... Как, как ты держишь винтовку?»— строжился новоиспеченный взводный Михаил Чеботарев. Романюта тряхнул головой, кося взгляд на разнобойно топающих по грязному плацу тридцать парней и мужиков, которых, как было приказано, за пять дней надо научить всем необходимым приемам и навыкам... Вечером, после многочасовой муштровки, люди буквально валились с ног. Романюта подбадривал бойцов: — А что Суворов говорил? Тяжело в ученье — легко в бою. А у нас, товарищи, впереди немало боев. — Было ж замиренье,— сумрачно проронил «кержак», сидевший, как всегда, чуть в стороне. Потому и прозвище получил, что скрытно, особняком держался.— Какие ж еще бои? На кой ляд они нам сдались! Романюта внимательно посмотрел в его худощавое, крапленное оспой лицо: — Замиренья с врагами революции у нас не было. Думай, что говоришь,— повысил голос.— А революция для того и совершалась, чтобы освободить вас от буржуазно-кулацкого гнета и всякой другой эксплуатации... А ты чего тут городишь? — А я чего? Я ничего,— вяло сопротивлялся Кержак.— Сам же сказываешь: ослобонили мужика от всякой ксплотации. А раз ослобо- нили, вот и нехай живет слободно. Зачем же его приневоливать, гнать силком? — Ага! Вон, значит, какую антимонию ты развел,— строго смотрел Романюта,— Свободу тебе подавай, а защищают ее пусть другие! Хорошо придумал. Ах, как ловко! — А мне, мужики, и вправду неколи воевать,— вздохнул белобрысый, докуривая самокрутку частыми затяжками.— Делов дома во! — черкнул ладонью над головой.— По самую макушку. И баба на сносях... 99 4*